В 1805 г. в результате крестьянских волнений в Лифляндской губернии будет смягчено крепостное право для лифляндских крестьян>{686}. Александр I не забудет и о конституции и в 1809 г. М. Сперанский, по его поручению, подготовит ее прообраз в виде «Плана государственного образования». На следующий год в соответствии с «планом» будет открыт Государственный совет. «План» не затрагивал ни одной привилегии высшего сословия, однако даже потенциальная угроза, которую он нес, вызвала столь жесткую его ответную реакцию, что царь был вынужден выслать М. Сперанского из Петербурга.
В 1809 г. Александр I дарует Конституцию Финляндии, а в 1815 г. — Польше. И здесь Россия находилась в числе европейских лидеров: конституция во Франции будет принята в 1814 г., в Баварии — в 1816-м, в Вюртемберге в 1819-м. В 1816–1819 гг. Александр I отменит крепостное право в Эстонии, Курляндии, Ливонии по просьбе остзейского дворянства. Правда, отменил в том смысле, что помещики полностью освобождались от ответственности за крестьян, сохраняя при этом над ними полную власть. В 1817–1820 гг. по поручению Александра I был разработан проект Конституции и сразу несколько проектов освобождения крестьян>{687}. Однако ни один из них не получил развития. Почему?
Одной из причин, очевидно, могло было быть нарастающее после войны 1812 г. давление «к освобождению» снизу. В противном случае совершенно непонятным является сохранение Александром I в условиях тяжелейшего послевоенного финансового кризиса огромной миллионной армии, которая выросла за время войны, по сравнению с довоенным периодом, в 3 раза и составляла почти 2% населения разоренной страны. Кроме этого, еще несколько сот тысяч крестьян вместе с семьями было загнано в «военные поселения», которые, по мнению декабристов Трубецкого и Якушкина, должны были составить «особую касту, которая, не имея с народом почти ничего общего, может сделаться орудием его угнетения»>{688}.
Крестьяне брались в армию на 25 лет, т.е. практически пожизненно. Кроме этого, система муштры, сохранившаяся в армии со времен Павла I, была еще более усилена, превращая солдата в бездумную «живую машину со штыком»[56]. Зато на войне, отмечал Р. Фадеев, неприятель мог осилить русскую армию, «если ему удавалось, но никогда не мог ее рассеять, как не раз случалось с другими европейскими войсками; наши полки, на три четверти истребленные, все-таки не рассыпались»>{689}.
Внутри страны «социальный эффект был (так же) налицо, — отмечает историк О. Соколов, — рекрут, оказавшийся в армии, отныне не чувствовал никакой связи с крестьянской массой, из которой он только что вышел». Вот что писал по этому поводу в 1809 г. И. Долгорукий, владимирский генерал-губернатор: «Мужик ничего так не боится, как солдата… Рекрут, вчера взятый в службу, уже назавтра обходится со своим братом мужиком как со злодеем»