Сколько еще он сможет скрывать своего сына от Падших? Как ему оградить Данте от использования своего дара Создателя? Дара? С каких пор безумие стало даром? Последний Создатель превратил свое лицо в опаляющий столб света. Сжигая все вокруг одним лишь взглядом.
Я.
Древнее горе сжало горло Люсьена. Он не смог защитить Яхве от придворных интриг Падших. От его собственного раздробленного сознания.
Яхве тоже звал его другом.
Пальцы Люсьена сомкнулись на развевающейся по ветру подвеске. Время сказать Данте правду; время дать Данте его имя. Его мысли плавно перешли к Женевьеве, прекрасной юной смертной, которую он любил так недолго. Данте был Истиной кровью, рожденным вампиром. А значит, Женевьеву обратили, когда она была беременна.
Люсьен отпустил подвеску. Где Женевьева теперь? Кем бы она ни была — созданием ночи или смертной — она бы никогда не бросила своего сына. Не бросила бы до последнего вздоха.
Мрачная уверенность поселилась в сердце Люсьена. Женевьева — веселая, любознательная маленькая выпускница Академии Святой Урсулы — больше не дышала. Он помнил аромат жимолости ее черных волос, тепло объятий, вопросы в темных глазах.
Ели ты существуешь, то и Бог должен.
Яхве умер, дитя. Смертные должны сами стать богами.
Церковь хочет быть господом. Но она пуста. Я почувствовала это в тот момент, когда впервые преклонила колени у стасидии. Зато любовь есть. Любовь и вера.
Вера в мертвого Бога?
Нет, moncheri. Друг в друга.
Холодный ветер жег глаза Люсьена и замораживал влагу на лице. Данте никогда не простит его. За ложь. За то, что не знал о его существовании. Достаточное ли это наказание, моя Женевьева? Если наш сын возненавидит меня, но при этом останется жив и в здравом уме, будет ли этого достаточно?
Я всегда хотел вернуться к тебе…
Люсьен разблокировал свою связь с Данте и открыл ее резким потоком энергии. Острая, кристально чистая боль взорвалась в его разуме. Ярость, первобытная и разрывающая сердце на части, взревела в самом его существе. Внутренние щиты Данте рухнули и разбились вдребезги.
Ошеломленный, оглушенный какофонией, Люсьен быстро терял высоту и падал на сверкающий город.
Глава 20
Самое темное сердце
Под толщей спокойной воды
Пальцы матери удерживают меня за волосы
У фарфорового дна
Она — рябь надо мной
Не женщина
Богиня
Пытается отмыть кровавое пятно
Моя мать, мой якорь
Я закрываю глаза
И делаю вдох
Под толщей спокойной воды
Э вслух читал стихотворение, перекрывая своим голосом булькающие, свистящие звуки, доносящиеся с дивана. Он закрыл книгу и сунул ее обратно в сумку.
— Чертовски люблю работы Наварро, — произнес он, обращаясь к задыхающемуся существу на пропитанном кровью диване. — Он говорит с самым темным сердцем.