В один из июньских вечеров в нашем доме раздался слабый плач новорожденного. Любопытные дети обступили постель, на которой лежала усталая и грустная матушка. Рядом с ней из-под перин выглядывало красное личико с редким пушком на шишковатой головке.
Это была девочка, которую по желанию Мартина назвали Бланкой.
— Любите ее,— прошептала матушка, глядя на нас потускневшим взором.— Она, как и вы, будет сироткой…
Я обещала за всех, что мы не оставим новую сестричку и будем ее любить. Матушка глубоко вздохнула, отвернулась к стене и уснула тяжелым сном.
Опять смерть витала над нашим жилищем. Врач, навещавший больную, озабоченно качал головой и однажды дал нам понять, что скоро мы останемся без матушки. Услышав эту весть, Мартин впал в дикую ярость. Стал распродавать имущество бродячим торговцам, которые слетались со всей округи. Затем как-то раз ушел из дому и бесследно исчез.
В один из веселых летних дней мы провожали матушку на кладбище.
Ее холмик — третий в ряду наших семейных могил. Он покрыт нежной травкой, среди которой цветут кустики синей горечавки да печальные душистые пеларгонии. Под стеклянным колпаком мерцает лампада, над могилой возвышается гранитный памятник, и позолоченная надпись на нем гласит:
Здесь покоится
ПАНИ ЮЛИЯ
ШПИНАРОВА-ГОРЛИНКОВА,
урожденная Ватерклозинская.
У м е р л а в в о з р а с т е т р и д ц а т и п я т и л е т
27 июня 1859 г.
Сладко спи, дорогая матушка!
IV
Вскоре после этих трагических событий приехал наш Людвик. В дом, отмеченный таинственным проклятием и окутанный серым флером печали, он внес свет жизни, задор молодости. Я не могла наглядеться на этого красивого юношу. Высокий, широкоплечий, он был уже почти мужчиной. Над его верхней губой пробивался нежный черный пушок, а пылкий взор светился энергией.
Розовощекий Людвик погрустнел, когда я рассказала о последних минутах нашей бедной матушки. Он отер белым платком лоб и со вздохом произнес:
— Видать, не суждено нам жить большой дружной семьей. Сколько раз смерть разрушала наше благополучие.
— Что же теперь делать? — грустно спросила я.
Он ответил:
— Я уже достаточно взрослый, чтобы взять бразды правления в свои руки. Нас пятеро сирот. Но речь не обо мне, да и не о тебе. Мы-то сможем себя прокормить. Беспокоит меня судьба двойняшек и особенно новорожденной сестрички Бланки. Однако, милая Гедвика, отчего я не вижу здесь Индржиха? Где он? Надеюсь, не болен?
Настала горькая минута — пришлось мне поведать ничего не подозревавшему брату о событиях, которые произошли в его отсутствие. Я рассказала Людвику о папеньке Индржихе, который после его отъезда закручинился, стал убегать из дому, а потом и вовсе впал в детство.