Какая-то старушка поставила перед нами тазик. Я поболтал в воде рукой. Полез за носовым платком.
— Да вытрите хоть бы о мой фартук! — сказала она.
— Спасибо!
— Не за что, сударь.
На обратном пути, когда мы шли по лабиринтам этой стародавней харчевни, я в глубине души подумал, что Отомар, пожалуй, прав.
Люди идут на лекцию, чтобы развлечься, узнать что-нибудь новенькое, вырваться из повседневности, забыть свои житейские дела и заботы, убежать от самих себя. Поэтому и пользуются особой популярностью лекции о заморских краях с демонстрацией вручную раскрашенных картинок.
«Будем действовать иначе»,— сказал я себе, усаживаясь за столик перед сильно поредевшей аудиторией.
Чтобы овладеть вниманием слушателей, я начал с рассказа, обычно имевшего успех,— «Хоры ангельские» >{121}. Как бы сокрытые в мехах бесхитростной гармошки, эти самые хоры пели солдатам, заброшенным в забытые богом места, куда-то на край света, трогательную песню о доме и о вселенной, раскинувшей над ними свой звездный полог.
Я так увлекся, что перестал следить за собой и, вместо того чтобы, как принято, бубнить себе под нос, читал громко и звучно,— да! Чтобы слова доходили до самого сердца.
Мне похлопали.
В середине другого рассказа — «Изобретатель» >{122}, где речь идет о человеке, расхваливающем свое изобретение — бесшумное ружье, сконструированное из клетки для кроликов, в зале засмеялись.
Когда я кончил, раздались дружные аплодисменты.
«Наконец-то лед тронулся!» Только бы еще в соседнем помещении перестали в такт вальсу, звучащему по радио, дубасить в деревянную стенку. Стенка ходила ходуном.
«Ну вот, братец, ты и добился своего»,— сказал я себе и начал для разнообразия медленно, трагически понизив голос, читать печальную повесть о сыне, безмерно любившем свою мать >{123}. Желая порадовать ее продвижением по службе, он совершает не только героические, но и бесчеловечные поступки, в чем потом и раскаивается.
К моему удивлению, разошедшаяся публика совершенно беззастенчиво продолжала веселиться дальше.
Когда я, смущенный и раздосадованный непонятным явлением, на минутку оторвался от книги и посмотрел в зал, все так и покатились со смеху.
Окончательно сбитый с толку, я скосил глаза и заморгал.
Новый взрыв безудержного хохота.
«Может быть, у меня сажа на лице или какой-нибудь беспорядок в одежде?» — подумал я.
Я сел и незаметно оглядел свой костюм.
Во время паузы публика утихомирилась.
Но когда я опять поднялся и грустным голосом стал читать душещипательную сцену, где Милан, оскорбленный, что его не повысили в должности, напился, и, нахлобучив на себя дамскую шляпу с перьями, высовывает язык своему отражению в зеркале со словами: «Привет, Милан!» — в зале началось что-то невообразимое. Барышни-студентки завизжали, подростки в заднем ряду встали на стулья, гогоча и кривляясь, а главное, что меня поразило в самое сердце, даже пани воспитательница и та смеялась во весь голос, издавая какое-то странное голубиное клекотанье.