Внутренний голос шептал мне: «У тебя репутация вполне порядочного человека. Беги, если хочешь спастись!»
Нет! Совесть моя чиста. Я сразу же понял, что эта миска похожа на священный цветок — голубой лотос. Но откуда мне знать, что она «non plus ultra»?
Из умывальников этой марки воду вылить вообще невозможно. Их давали в приданое невестам в начале века, и служили они не для мытья, а для красоты, для создания поэтически возвышенной атмосферы. Установленные раз и навсегда на мраморном столике в спальне новобрачных, они так и стояли там без всякого употребления целыми десятилетиями, поскольку все члены семьи умывались в кухне на стуле или из какой-нибудь посудины, подвешенной на проволоке, которая напоминала собачий намордник. Поэтому в роскошной и вместительной чаше для умывания марки «Non plus ultra» обычно хранили оторванные пуговицы, сломанные гребешки, старые билеты в кино и, конечно же, массу рваных чулок.
Умывальник «Non plus ultra» придавал респектабельность каждой супружеской спальне.
И тут меня осенило!
До меня наконец дошел смысл предостережения добряка Отомара: ом мани падме хум! О, какое сокровище скрывал в себе цветок лотоса! Сокровище это — Будда, который прямо в нем и родился и всегда изображается — ах, ты моя дырявая башка! — сидящим в цветке лотоса.
А того, кто осквернит даже изображение этого священного цветка — места таинственного рождения Величавого,— должна постичь суровая кара.
Но мне некогда было раздумывать и предаваться скорби.
Я стал искать, чем бы устранить наводнение.
Ничего подходящего! Ни одной завалящей тряпочки. Обычно их всегда можно найти в каком-нибудь укромном уголке, где скапливается всякий хлам — старые платья, сломанные зонтики, шляпки, вышедшие из моды, рваные башмаки.
У Жадаков все углы были чисто выметены.
Нашел! Ура!
Я стал рассматривать плюшевые гардины. Они на сатиновой подкладке, и прекрасно впитают воду! Ничего не стоит влезть на подоконник и снять их. Времени достаточно. А потом их можно вывесить наружу, и они просохнут за час.
В раздумье я подержал в руках махровое полотенце с вышитой желтым шелком монограммой. Я бы выжимал его в окно. Но мне стало жалко полотенце, им так приятно вытираться, будто погружаешь лицо в пуховую перинку.
Взгляд мой упал на персидские ковры.
Когда через час, постучавшись, горничная принесла серебряный поднос с завтраком, она вскричала:
— Доброе утро, пан писатель! Господи Иисусе, разве мы вчера не постелили ковры?
И тут ее испуганному взору открылась следующая картина: большой афганский ковер был перекинут через подоконник, красный белуджистанский висел на спинке кровати, тегеранский, кирпичного цвета, покрывал кафельную печь, а с ширмы свисал нежный тебризский ковер.