Впервые за всю свою ораторскую практику Бедржих Грозната так и остался с разинутым ртом.
В каком-то шоке, или, попросту сказать, в обалдении, смотрел он на мужа, облеченного нашим доверием. Воцарилась глубокая тишина.
— Что мелешь, Вотава? — неожиданно прервал тягостную паузу тонкий голосок, уже неоднократно слышанный нами на протяжении этой правдивой истории.— Память у тебя отшибло?
Это был голосок зборжовского противника Ировца, малоземельного крестьянина Вондрака, которому от дома до Мраковиште было рукой подать.
— Ить Вотаву-то ты взял в приданое за женой! Гляньте-ка на него, други,— как горохом сыпал Вондрак,— ить он нас стыдится, а сам мужлан, голь перекатная, беспортошник, ить, паралик тя разрази, грят, дед ваш иначе не пахал, как запрягши бабку в одно тягло с коровенкой!
— Тихо там, тихо! — укоризненно обратился к задним рядам Ировец, где сидели вечно досаждавшие ему своими оппозиционными выходками малоземельные крестьяне, почтенный староста деревни Мраковиште, выполнявший на сей раз роль выборного комиссара.
— Чего там тихо, коли все правда?!
— Ха-ха-ха-ха! — отозвался какой-то мраковиштский союзник вондраковской малоземельной когорты тем ужасным, раздражающим, ехидным смешком, который свидетельствует не только о совершенной несерьезности и неуважении к властям предержащим, но и о весьма опасных настроениях.
Этот оттенок тотчас уловил Грозната.
— Бурешаки! — взревел он благим матом и, в мгновение ока перевернув вверх дном «ораторский столик», решительным и ловким движением отломал одну из ножек.
Позднее Грозната любил повторять, что от сей ножки у него тогда не осталось в руке ни щепочки, и это отнюдь не следует считать гиперболой, ибо мраковиштские лбы во всем округе славились как самые крепкие.
Но и сам Грозната не снискал победных лавров. Со времени мраковиштского побоища до конца избирательной кампании он шепелявил и, говорят, до сих пор исполняет свою любимую песню, нарушая все правила произношения шипящих: «Сол я по мостоцку и насол цепоцку…»
Впрочем, то была единственная попытка «бурешаков» — приверженцев бывшего первого человека в округе — поднять бунт. Ведь они даже не отважились публично выставить его кандидатуру.
Более того, сам Буреш ни разу не показался перед избирателями, а всю агитационную деятельность перенес в Нудломнестец, составляющий с Цапартицами один избирательный округ.
Только слепой мог бы недооценить подобную тактику.
Нудломнестецкие сельские общины разделяли с окружным центром извечный антагонизм к Цапартицам и всему соседнему округу. И хотя между городом Нудломнестец и прилегающими к нему деревнями, как и у цапартичан, непрерывно шла война, все же округ против округа выступал единым фронтом.