Рассказ Агафангела
Я родился в Сирии, в Апамее. В мемуарах (их пишут обычно старики, которые, как известно, в памяти дальнозорки) много говорят о детстве, но я не буду. Это ведь к делу не относится, да и вспоминать почти нечего. Родители мои были, конечно, несвободны, раз я вырос среди домашних мальчиков-рабов грамматика <Школьный учитель языка и литературы> Анаксаклита. Меня выучили писать, декламировать, играть на кифаре. В семь лет я уже дорого стоил. Однажды я и пел, и играл, когда хозяин обедал с приезжим другом. Я так тому понравился, что он увез меня в Рим. Не знаю, подарил или продал меня Анаксаклит — вернее второе. Он был хоть и философ, а скуп, как старая баба. Он любил говорить, что деньги зло, поэтому их следует собирать в горшочки и закапывать в памятных местах, с глаз долой. Иногда это зло полезно — надо купить дом, справить одежду, пригласить врача; тогда следует откопать горшочек и выпустить зло наружу. Только понемногу. Все в меру!
В Риме у Хрисиппа, Анаксаклитова друга, была грамматическая школа <Средняя школа>. Я помогал ему. Хрисипп был немолод, подслеповат и очень сонлив. Мальчишки, маявшиеся за грамматикой, все норовили поколотить меня и даже специально проносили под одеждой камни, чтобы в меня швырять. У римлян одежды длинные и мешковатее, чем у греков, ученики Хрисиппа сплошь были благородные юноши в тогах, и булыжников под своими тряпками могли нанести сколько угодно. Я норовил спрятаться за хилым плечом Хрисиппа, и дети частенько его будили камнем, но он был добр, терпелив и жалел, как зверушек, грубых маленьких варваров. Я обещал не вдаваться в воспоминания детства, но вы, Юлия, учительница, и вам понятны мои тогдашние неприятности. Хрисипп говорил: «Удивительно, как это люди достигли мудрости и разумения при том, что мальчишки ненавидят учиться? Не иначе сами боги вмешались и понудили первых школьников ходить в первую школу. Нельзя и представить, чтоб дети отправились туда сами собою и добровольно».
В семнадцать лет я готов был учить и греческому, и латыни, и музыке. Со временем, наверное, Хрисипп отпустил бы меня (он и сам был отпущенник <Рабы, отпущенные на волю актом освобождения, имели ограниченные права и чаще всего были связаны службой со своим патроном>), и я завел бы свою школу, но Фортуна повернула колесо иначе, и я попал в дом Юлии Присциллы. Той самой, на которую вы похожи. Она была вдова, не так богата, но хорошей семьи. Ее единственный сын Цецилий, восьми лет, был очень слабый и болезненный ребенок и не мог ходить в школу. Его учили дома. Хрисипп уступил меня Юлии и особенно рекомендовал ей мою нравственность. Его школа вообще славилась строгостью в этом смысле, тогда как в других между учителями и мальчиками творились всяческие непотребства. Я стал учить Цецилия. В науках он подвигался плохо, потому что много болел, лежал неделями и был так прозрачен и хил, что под слабой кожей видно было биение почти всех его жилок. Юлия день и ночь боялась, что он умрет. Но боги медлили и щадили ее.