— Вы полагаете, что ваша невнятица достаточный повод для моего вторжения во внутренние дела известной фирмы?
— Это не внутренние дела, — возразила Вика. — Все происходило в коридоре, у лифта. О самом “Грунде” не говорилось ни слова. Вот увидите, что…
— Неубедительно!
Вика со вздохом откинулась на жесткую спинку сидения:
— Как бы вам объяснить? Это такая длинная история! Если я начну с самого начала, то мы потеряем уйму времени, а вам надо прямо сейчас бежать и брать кассету!
— Пока вы мне ясно не изложите, в чем тут дело, я с места не сдвинусь. Придется разойтись в разные стороны.
— Хорошо, я попробую покороче. Мой муж… Но знайте, если вы опоздаете, и кассета окажется в руках людей Дунина, вам придется пенять на себя! Итак, мой муж… Нет, не буду сейчас говорить, как я это узнала, но я узнала, что некие парни застрелили Малиновского. Парни нехорошие, с неодушевленными лицами — бандиты. Плату за свое дело они получили, но потребовали еще и надбавку, они в одном месте встретились с одним человеком, которого зовут Вовой. И представьте, Вова этот, что с бандитами толковал о надбавке, является сегодня к нам в “Грунд”! И это не кто иной, как помощник Дунина! Я понятно рассказываю?
— Рассказываете непонятно, но кое-что я уловил. Дальше?
— А дальше я сложила два и два, и вышло, что заказчик убийства Малиновского Дунин! Разве нет? Я ту же прикидываюсь… не знаю уж кем, да это и неважно!.. подхожу к Дунину и говорю: “Платите скорей надбавку, иначе я ваших детушек за ужином скушаю”. Я это специально придумала, чтоб он решил: я связана с бандой. И Дунин поверил! Он стал бледнеть, буреть и зеленеть. Он заявил, что вопрос о надбавке согласен обсудить! Вечером, в том же “Бамбуке”! Через того же Вову! Все это должно быть записано на кассете, о которой я вам тут битый час рассказываю. Вы будете ее смотреть?
— Буду, — вяло сказал Пролежнев. — Даже если все, что вы тут наговорили, совершеннейшая чепуха. Даже если вы просто почему-либо хотите бросить тень на уважаемого человека. Я буду ее смотреть.
Он неторопливо достал из кармана записную книжку:
— Ваша фамилия? Адрес? Где вас найти?
Записав все это, он поинтересовался, отправится ли теперь Вика восвояси или подождет его в машине. Вика согласилась подождать, только припарковаться попросила не у “Грунда”, а наискосок, у “Топлесс-банка”. Так ей будет спокойнее.
Пролежнева снова пришлось ждать очень долго. Тут-то Вика и пожалела, что, пробегая кафетерий, не захватила там пару бутербродов. Муки голода усиливали душевный терзания. Вика с ужасом предположила, что в службе безопасности по наущению Смоковника и дунинского Вовы уже успели стереть с кассеты ее художества, и тогда… Возможно, и Пролежнев проболтался о том, о чем она ему проболталась (а упомянула она и “Бамбук”, и Вову, хотя не собиралась ничего конкретного сообщать). Вова может про это узнать, и тогда… Главным ее кошмаром было внезапное допущение, что в чертов резной фриз не вделана никакая камера, и Вика ломала свою комедию перед пустой бесчувственной стеной. Кассеты не существует, Дунин не дурак и быстро во всем разберется, и тогда… Вике от таких мыслей сделалось совсем худо. Нет, камера должна быть! Елена Ивановна не могла ошибиться, она все знает! Она даже видела в ванне полунагого подданного Люксембурга! И потом, если Пролежнева нет так долго, значит, что-то в “Грунде” все-таки происходит сейчас? Чтобы отвлечься, Вика позвонила Анютке, категорически велела ей делать уроки, потом отправляться к Шемшуриным. Анютка не узнала ее голос, даже спросила: “Ты не заболела, мама?” Вика только теперь начала сознавать, что вляпалась в дело похуже ангины. А не сбежать ли ей сейчас из опостылевшей “Волги”?