— Холодно стало, — поежилась Вика. — Пойдемте в дом.
— Я не хочу! Я тут был счастлив. С вами! Если мы чуть сдвинемся с места, то волшебство улетучится, — уперся романтичный Юрий Петрович. — Здесь хорошо, здесь можно до утра простоять, пока солнце не встанет вон там, над той кривой крышей.
Вика хмуро глянула на крышу главного корпуса, действительно кривую. Господи, почему мир перевернулся вверх тормашками? Последние Викины дни были такие невероятно длинные, каких не бывает и в разгар июня, и такие сумасшедшие, каких вообще не должно быть. Не хватало только рассветы встречать под елкой!
— Вам все шуточки, а я падаю от усталости, — вздохнула она. — Мне бы ваши заботы! Сейчас я хочу только одного: лечь (все равно где, лишь бы горизонтально!) и все забыть. Хотя бы на полчаса.
Юрий Петрович послушно выпустил Вику и остался один под звездами. В кишечном домике Римма Васильевна уже приготовила для гостьи одну из тех превосходных раскладушек, которых прежде касались лишь высокородные тела родственников главврача. Как Вика и предполагала, просто лечь и вытянуть ноги было настоящим блаженством. Она закрыла глаза, и в мире остались только звуки. Шуршала одеялом и вздыхала в соседней комнате Римма Васильевна. Отчетливо тикали громадные часы, ходил под стеклом из стороны в сторону их золотой неумолимый маятник. “Почему глаза сами открываются? Мне же спать надо”, — недоумевала Вика. Но темнота вокруг уже перестала быть сплошной и слепой — обозначилась за тюлевыми санаторными занавесками тихая серость ночи, а на Викином пододеяльнике ясно читалась угольная надпись “Санаторий “Картонажник”. “Нет, так не пойдет, надо уснуть, — думала Вика, заставив себя неотрывно глядеть на гладкий потолок. — Только как избавиться от мыслей, которые все скачут и скачут? Буду считать… Нет, терпения не хватит! И подушка горячая, хотя пахнет подземельной сыростью, будто она из могилы. Еще бы, ведь кругом одни обломки империи! А живая жизнь страшна”. Она повернулась на бок и стала смотреть на картину Панарицкого. Сначала произведение академика казалось ей темным ковром, покрытым неуклюжими узорами, затем стали проявляться и определяться упитанные фигуры отдыхающих. Они угадывались с трудом, меняли очертания, складывались в группы то так, то иначе, и в конце концов Вика видела уже стадо каких-то кентавров; их конечности и ножки столов и кресел странно мешались, обменивались сандалиями и босоножками, а перинные облака в небе картины неудержимо клубились и ширились. Бон-н-н! Это громко грянули часы. “Час ночи, а я еще не сплю!” — подумала с тоской Вика, и отдыхающие на картине согласно кивнули кудрявыми буйными головами уроженцев Балеарских островов (Вика откуда-то знала, что они балеарцы). Облака над ними давно уже медленно, как манная каша, ползли и плыли за раму…