Вика отскочила от решетки: “Запаяли калитку толстопузые!” Она именно так представляла себе респектабельных жильцов сумасшедшего дома. Она даже пожалела, что ее не сопровождает сейчас толпа боевых матросов, лихих красногвардейцев и анархистов в кокаинистическом бреду. Давным-давно в детстве она видела фильм, где подобная толпа разнесла в пух точно такие же чугунные ворота — кажется, Зимнего дворца. Но поблизости не обнаружилось ни одного матроса, ни даже кокаиниста, поэтому Вике пришлось брести через пустырь к тому проулку каким она сюда въехала. Черное пятно обиды снова расползалось в душе. Судьба ее свершилась, ее предали. Ее соперница сейчас хохочет и задирает ноги вон за той железной дверью, а она, Вика, бредет униженная, с сумочкой, вывалянной на помойке, с грязными руками, в дурацком парике. Все кончено, и от этого стыдного, липкого нельзя избавиться. Это с ней случилось. Это не сон.
Вдруг Вике показалось, что на парковке перед сумасшедшим домом стоит меж изящных иномарок рыжеватый “Москвич”. Не может быть! Он ведь высадил ее у забора и развернулся… Мало ли на свете рыжеватых “Москвичей”? но этот точно такой же! Вике стало интересно, и она нарочно прошла вдоль парковки. Так и есть, он! Рыжеватый, а на водительском месте видна лысая голова. И очки посверкивают. Неужели он все время тут был? И видел все ее штучки на помойке? Ужас какой! Но для чего он остался? Конечно, влюбился. Болван! Сейчас начнет приставать, звать к себе чай пить. Будет рассказывать, до чего он одинок. Вот еще напасть… Вика губастого незнакомца приготовилась резко отшить. Мало она натерпелась сегодня, хотя бы от тех же восточных брюнетов!
Надменно прошла Вика мимо рыжеватой машины, набрав в легкие воздуха для решительного отпора. Губастый и головы не повернул в ее сторону. Не посигналил. Даже не улыбнулся. Его лицо было неподвижно и бессмысленно, как у гипсового пионера. Болван! Вика гордо слушала чавканье своих каблучков по грязи. Еще тишину нарушал одинокий, вселенски-гулкий лай мастиффа, во тьме фигурой из Сумасшедшего дома.
— Пусси! Пусси! — ворковала фигура, шаркая где-то далеко ногами по щебенке. Громадное собачье тело металось, рыскало, вынюхивало что-то в садике, среди стриженных кустов и белотелых скульптур. Было в этой картине нечто величественное и зловещее. И эта собака, и громада Сумасшедшего дома с мерцающей малиновой лампочкой на шпиле, и убогий домишко, где ее муж изменял ей в эту минуту, и странный человек, застывший в рыжей машине — все пугало и озадачивало Вику. Ей стало холодно и одиноко. “Пропади пропадом это гиблое место! Ноги моей здесь больше не будет”, — думала она, выбираясь наконец к Коммунистическим баням.