— А Флора? Как же с ней?
— Флора, тебе надо искупаться.
— Давай, Флора, — настаивала Таши.
— Она не может, — сказала Мэбс, — у нее же ничего нет под платьем.
— Так сейчас темно, — пожала плечами Джойс. (Отчасти так и было.)
Хьюберт и Космо взялись за подол черного платья и быстро стащили его через голову Флоры.
— Вот теперь ты выглядишь прилично, — заявили они. — Вполне респектабельно. Куда приличнее, чем в нем.
— Вообще-то, так оно и есть, — согласилась Джойс. — И почему бы мне не сохранить трусики сухими. — Она тут же сняла трусики и лифчик, повесила их на дерево и нырнула в реку. Но прежде все успели заметить, что волосы на ее голове не рыжее, чем между ногами. Остальные тоже развесили свое нижнее белье по веткам. Плавая голышом, она почувствовала кожу Космо и веки Хьюберта, прохладные, как мрамор. Сидя сейчас в ожидании приема у дантиста, Флора вспоминала. Потом, на берегу, они сидели и пили шампанское, она завернулась в пиджак Хьюберта. Хьюберт наклонялся через нее, чтобы говорить с Космо.
— Дело становится серьезным. Я не хочу драться, но отыграю ее в любой игре, в какой хочешь…
И Космо, тоже перегнувшись через нее, отвечал:
— Я думал, ты играешь только на деньги, а не…
Их лица почти касались друг друга. Потом Хьюберт пошарил в кармане костюма, будто он висел на вешалке, а не у Флоры на плечах, нашел десятицентовую монету и хрипло, неприятно, сказал:
— Победитель получает все.
И она в тревоге отшатнулась от них, оперлась на руку, пока они через ее тело смотрели друг на друга. Она сказала:
— Нет-нет, не надо, — от растерянности ее голос прозвучал резко. Она вспомнила, сидя здесь, у дантиста, как дрожь страха пробежала по ней.
Мэбс окликнула их.
— Что у вас происходит? Объявляю: мы с Нигелом помирились! — Она прокричала это таким счастливым голосом, что Флора помнила его до сих пор.
Нигел открыл еще бутылку, и все почувствовали облегчение, радость, даже Космо и Хьюберт, которые снова взялись спорить, но уже шутливо и дружески.
— Я первый ее увидел, когда она была на пляже во Франции с собакой! — воскликнул Космо. — Так что она моя!
Завернувшись в пиджак Хьюберта, Флора пробормотала:
— Собаку звали Тонтон. — Она передвинула ноги, потому что среди травы рос чертополох. Она запомнила даже это.
Хьюберт возразил:
— А я спас ее, и она не утопилась. И она принадлежит мне как спасителю.
— Давай решай, чья ты. — „Кто это сказал? Они были немного пьяны и я, полагаю, тоже“.
Они атаковали ее с флангов в тот вечер, в тот летний вечер, голые, но не мраморные. И она ответила легким тоном, чтобы скрыть смятение чувств, что она не может, не будет решать, и они, чувствуя ее неловкость, сказали: