Он захлопнул блокнот и поднялся. Потом застегнул пуговицы пальто. Оно было слишком тесным для него. Должно быть, подумал Эндрю, он прибавил в весе с тех пор, как купил его.
— Мистер Джордан, есть еще одно объяснение этой смерти, над которым, я думаю, вам следует поразмышлять. Ваша супруга сказала вам, что не может иметь ребенка. Вы поверили ей. Вы очень любили ее. Затем вы узнали, что у нее любовник и что она лгала вам, а теперь ждет ребенка от другого мужчины.
Он засмеялся. Когда он смеялся, его глаза почти пропали под тяжелыми веками. Это придало его обычному простому лицу азиатскую загадочность.
— Годится это для мотива, мистер Джордан? В конечном счете все, что нам нужно, — это мотив, не так ли? Значит, так: ваш пистолет, ваша квартира, ваша жена, и вы могли бы быть здесь в подходящее время.
Эндрю знал, что рано или поздно это должно было произойти, но, парадоксально, сейчас, когда лейтенант оформил все это в словах, стало даже легче. Когда он посмотрел в ответ на пристальный взгляд полицейского, то понял, что, каким бы ни было его собственное выражение — спокойным, расстроенным, негодующим, скептическим, — оно автоматически покажется лейтенанту выражением признания вины. Голова раскалывается ужасно. Ничто уже не казалось важным.
Лейтенант неуклюже засовывал блокнот в карман пальто. Не поднимая глаз, он сказал:
— Вот вопрос, на который вы не можете ответить, не так ли, мистер Джордан? О’кей. Я не обвиняю вас. Но прежде чем мы двинемся дальше, я не хотел бы, чтобы у вас появилось неправильное представление обо мне. Я не тот коп, который чуть что хватается за пистолет. Я думаю и действую взвешенно, использую свое время. Я собираю улики. А потом, когда я абсолютно уверен в том, как все обстоит, я действую. — Он протянул руку и снова улыбнулся своей азиатской улыбкой. Эндрю пожал протянутую руку, и лейтенант принялся натягивать тяжелые кожаные перчатки.
— Патологоанатом закончил дело, мистер Джордан. Вы можете заняться похоронами когда угодно. И если у вас возникнут идеи, вы знаете, где меня найти. Вы увидите меня скоро в любом случае, так что — до следующего раза.
Он поднял руку в обычном прощальном жесте и медленно и осмотрительно направился к входной двери. Против ожидания, без него стало еще сложнее. Казалось, лейтенант был словно буфер между Эндрю и его ощущениями. Теперь, когда он остался один, Эндрю представлялось невероятным, что уже на следующий день после смерти жены он был готов подозревать ее в самом худшем, отречься от нее, врать полиции. И ради чего? Чтобы спасти свою собственную шкуру. И теперь, несмотря на все это, его обвинили в убийстве? Дух Маурин, навязчивый образ, который он создал, казалось, все еще витает вокруг него — не та Маурин, которую он знал, но Маурин, которая была закрыта для него, ужасная маленькая девочка за блестящим фасадом, борющаяся с проблемами, которые были чересчур большими для нее, проблемами, которые он должен был бы решать вместо нее, но которые, на деле, он только усугубил бы. Да, так оно и было бы. Из-за своей слабости и ненадежности, ответственность за которые он так многоречиво возлагал на свое «несчастное детство», он не был для Маурин опорой и поддержкой, но, что более гнусно, — стал ревнивым мужем.