В седле Джейми держался обманчиво свободно и небрежно: в одной руке лежали поводья, другая, в перчатке, покоилась на бедре; высокие сапоги и плащ не скрывали его мускулистого тела, как и кольчуга из металлических звеньев.
– Да, сэр, – просиял Гог, и губы Джейми тронула легкая улыбка.
– А ты не думал, что тебя могут убить?
– Нет, сэр!
Ева засопела, и Джейми бросил на нее быстрый взгляд.
– Если бы ты вдруг пострадал, что делала бы твоя опекунша?
– Ева? – Роджер поначалу смутился, а потом рассмеялся. – Преследовала бы их до тех пор, пока они не оказались бы на виселице, которую сама бы и сколотила.
Рай рассмеялся вслед за Роджером, вызвав и у Джейми улыбку.
– Вы все находите это таким забавным? Твое рыцарство, Роджер, простая бравада, – недовольно произнесла Ева, выразительно приподняв брови.
– Я не изображал из себя рыцаря, – смутился мальчик, обернувшись к ней.
– Ну разумеется.
– Ты уверен, что именно те шестеро схватили отца Питера? – обратился к Роджеру Джейми, оставив ее слова без внимания.
– Совершенно уверен. Я знаю, потому что один из них сказал: «О боже милостивый, это же всего лишь ребенок. Неужели мы вдвоем не отделаемся от него?» Что потом они и сделали.
– Такая глупость заслуживает вовсе не маленькой выволочки, а хорошей взбучки, – покачала головой Ева.
– Не глупость, а храбрость, – тихо поправил ее Джейми, и Роджер, казалось, выпрямился в седле, хотя открыто ей и не возразил.
– Да, конечно, я понимаю, это очень важно для вас, мужчин. Вы считаете безрассудство храбростью, а глупость – доблестью.
– Это лучше, чем трусость, – возразил Роджер, даже не пытаясь скрыть улыбку. – Ева, ты, наверное, совсем сошла с ума, если недовольна. Что мы с самого начала делаем в Англии?
Она откинула назад несколько выбившихся прядей, которые щекотали ей лицо.
– Спасаем отца Питера, чтобы его не схватили злые люди вроде Джейми.
Джейми никак не отреагировал на ее оскорбительное высказывание.
– Именно так, – согласился Роджер. – Мы в Англии сражаемся с опасными людьми, чтобы спасти отца Питера. Мы разыскиваем его. Ты разыскиваешь его. Как ты назовешь это?
– Дурость? – предложила она, чтобы доставить ему удовольствие.
– И храбрость, – улыбнулся он. – Правда, Ева, если я научился этому, то научился у тебя.
– Ты глупый, если говоришь так, – фыркнула она.
– А ты храбрая.
– Значит, мы оба глупые.
– Это лучше, чем быть трусами, – с улыбкой заявил Гог.
Ева смотрела на такой родной профиль, понимая, что мальчик становится мужчиной и отдаляется от нее, как корабль от пристани. Это было заметно по всему: по его поступкам, по тому, насколько невежливо отверг он ее разумные доводы, а еще при ярком солнечном свете у него на лице она заметила светлый пушок – неужели щетина?