А хорошо – не лучше ли? – если это будет маленький, теплый комочек, для которого я буду жить… Жить только для себя – я чувствую, что не могу. Мне нужно знать, что я кому-то нужна, что для кого-то я делаю вот то-то, то-то и то-то… «Вот дура!» – сказали бы Зина (сестра) и Марья Бровкина…
5 октября, среда
Я сегодня, сейчас вот, опять поревела… У нас с Соней (Юдиной) завязалась переписка. Это странно, но мне всегда было легче писать, чем говорить, и это выходит лучше – во многих отношениях…
Вот одно: реву сейчас, когда пишу, а она прочтет, и я ей своими слезами настроение не испорчу – на бумагу не капнула ни одна, а если бы и капнула, так до завтра высохнуть успеет…
А пишем мы вот о чем: о цветах на горных вершинах и о каменистом пути к ним. О камнях на этом пути, главным образом. Как сбросить камни? Вот вопрос…
Но все-таки, все-таки – они счастливые: и Соня, и Миша (Юдины), и много кто еще. Есть во имя чего сбрасывать камни, перешагивать через них, идти по ним!.. Для них уже расцвели цветы на вершинах, они видят эти цветы – прекрасные, манящие цветы, и… надо сознаться хоть самой себе – недоступные – и идут к ним, а это – всё!..
Мои цветы, мои цветы! Где же они раскрывают свои чистые, ароматные чашечки?!.
6 октября, четверг
Свет меркнет в моей душе всё больше и больше…
Зинино (сестры) письмо от 30 сентября (я получила его сегодня, вот недавно, четверть часа тому назад, то есть в час дня) новую темную занавесочку прибавило. Не оно само по себе, а то чувство, о котором она говорит и в котором повинна и я, но больше (о! гораздо больше!) – к тому же человеку (до сих пор не доверяю его имени этим листам, не доверю и теперь, самой себе боялась доверить долго-долго, боялась понять даже это чувство…). Поняла, наконец, зимой 14-го и весной 15-го года, зиму 15 – 16 (годов) думала, что покончила с ним, лето 16-го (года) – тоже, а теперь понимаю – до ужаса, что я не рассчиталась еще с ним…
Первая запись петроградская – от 3 сентября – говорит уже об этом.
Я теряю уважение к себе и к нему – за то, что он настаивает на «дружбе» (понимаю я теперь хорошо, что это за «дружба»!), и за то, что я не имею силы порвать всё разом, за то, что сношу эти рукопожатия и взгляды, за то, что позволила (ну, писать – так уж писать, хотя у меня вся кровь – я чувствую – отливает от мозга и от сердца) погладить меня по плечам, а когда мы ехали на извозчике – быть кавалером, то есть охватить мою талию…
Я начинаю презирать этих двоих людей. У меня смерть в душе. При каждом пожатии руки ужас закрадывается в сердце – и темная тоска… Ночь – беззвездная, воробьиная ночь. Жизнь, где твои огни?!.