Между тем именно этим обломкам государства и суждено было послужить фундаментом монархии Капетингов. И дело было не в том, что новая династия стремилась порвать с традициями Каролингов, нет, напротив, именно в них новые короли черпали моральные силы. Дело было в том, что они были вынуждены нагружать старые подточенные временем институты власти новыми функциями. Короли прошлого считали графов своими представителями, они не могли вообразить себе ни одного значительного округа, которым управляли бы без посредства своих чиновников. Но в наследстве, полученном Гуго Капетом от последних Каролингов, не было ни одного графства, которое находилось бы в непосредственном ведении короля. Зато сам Капет происходил из семьи, чье величие росло по мере того, как она накапливала графские «почести», и вполне естественно, что он и на троне продолжал вести ту же политику накопления. Разумеется, не всегда.
Наших королей иногда сравнивали с крестьянином, который терпеливо приторачивает одну полоску земли к другой. Образ по двум причинам ложен. Во-первых, он не передает самоощущения помазанника Божия, с радостью разящего мечом, и как все рыцари — именно к этому сословию причисляли себя суверены, — опасно преданного соблазнам приключений. А во-вторых, он предполагает то постоянство намерений, которого историк, даже в том ограниченном материале, который достается ему для изучения, чаще всего не обнаруживает. Если бы у Бушара Вандомского, которого Гуго Капет сделал графом Парижским, Меленским и Корбейским, не остался в качестве прямого наследника только один сын, который давным-давно был пострижен в монахи, Капетинги имели бы в самом центре Иль-де-Франса опаснейшего соперника. Еще Генрих I в одной из грамот представляет подчинение Парижа как невероятное>{325}. Невозможность действовать Капетингам так, как действовали Каролинги, кажется мне очевидной.
Между тем с начала XI века ряд графств одно за другим подчиняются королю, хотя король не менял в них графов. Иными словами, к этому времени государи перестали рассматривать могущественных магнатов как своих чиновников, и становятся все больше и больше чиновниками сами. Таким образом, на наследственных и приобретенных самими королями землях уже не было промежуточного звена власти, какое существовало раньше; единственными представителями короля на них оставались мелкие чиновники, стоящие во главе маленьких округов, эти «прево» не представляли опасности, и их господа в случае, если кто-то из них пытался сделать свою должность наследственной, превращали их в обычных держателей. Такие случаи мы встречаем достаточно часто на протяжении XII века. Начиная с царствования Филиппа Августа, на самой высокой ступени административной лестницы появляются настоящие чиновники с окладом: бальи или сенешали. Поскольку опорой королевской власти во Франции была обычно небольшая группа людей, которой управлял непосредственно сам король, то в момент, когда обстоятельства потребовали перегруппировки сил, французские короли, приспосабливаясь к новым социальным условиям, сумели выгодно использовать этих людей с помощью старинных идей и представлений, которые сами продолжали исповедовать.