С этими словами он сплюнул на пол. И все трое оставшихся путников пошли в сторону, обратную от тупика. До ближайшей развилки… которая, увы, как-то не спешила снова показываться. Коридор сделался не просто прямым. Он тянулся и тянулся, уходя в бесконечность.
Пока они шли, Вилланда занимала одна мысль, словно на прощанье высказанная перед тупиком-стеною с фреской. Мозг мусолил ее — эту подспудную, но так некстати проснувшуюся ненависть к противоположному полу. Ненависть не в телесном смысле, понятно. На сей-то счет отношение охотника было совершенно здоровым, точнее даже здорово-прагматичным. То есть возможности выпустить пар, проведя ночку с подвернувшейся девицей, Вилланд не упускал. Причем случилось ли в очередной раз такое времяпрепровождение по взаимной симпатии или по расчету звонкой монетой, значения не имело.
Важно было, что за этими беглыми знакомствами никогда не следовало нечто большее, нечто серьезное. Заканчивались свидания у Вилланда всегда одинаково: обменом комплиментами, банальными и неуклюжими, поспешным расставанием — и забвением. И веских причин для того имелось целых две.
Во-первых, будучи бродягой-охотником, Вилланд просто не мог себе позволить быть чем-то обремененным. Привязывать себя к какому-то другому человеку — хоть к возлюбленной, хоть к другу. И тем самым неизбежно привязываться к месту, где возлюбленная или друг обретаются. Не мог же он рассчитывать, что близкий человек сможет еще и стать спутником в охотничьих странствиях. Уж об этом-то Вилланд не имел права даже мечтать. Ибо это только волки охотятся, сбиваясь в стаи. Тогда как охотники двуногие лучше всего преуспевают на своем поприще в одиночку. Да что там лучше: только в одиночку и преуспевают.
Ну а во-вторых, для серьезных отношений любимую женщину следовало… понимать. А понять любую из баб Вилланду было не легче, чем завалить медведя. Или избежать наказания, забредя на охотничьи угодья какого-нибудь владетеля да убив там оленя.
Всех подобных радостей охотник избегал всеми силами. По его разумению женщина могла быть хоть прекрасной как ангел, хоть пылкой как огонь. Но в любом случае лучше всего ей было… молчать. Когда же очередная красотка, да и не только красотка, открывала рот, Вилланду впору было за голову хвататься. Уберегая ее от той невидимой паутины, что непременно принималась ткать любая баба, используя слова вместо нитей. Судьба же любого живого существа, угодившего в паутину, была известна и предопределена.
То была ведь тоже охота, если подумать. Только в ней таким как Вилланд уготавливалась роль добычи. Становиться же для кого-то добычей охотник не собирался.