Если только дело не касалось магии.
Таджи была на несколько лет старше меня. Она родилась в маленькой общине в Акадиане, франкоговорящей части Луизины, но оставила штат после окончания школы. Раньше ее мама и тетя, а до них бабушка, практиковали вуду, изготавливали гри-гри и кью-ол[3] для соседей, помогали им призывать лоа[4] и духов.
Таджи считала их шарлатанками, злилась и стыдилась того, что они хотели привлечь ее в семейный бизнес. Лишь когда открылась Завеса, мы узнали, что у практикующих вуду и худу, ясновидящих и фокусников действительно есть какие-то силы. Но я не уверена, попадают ли родственники Таджи под эту категорию.
В итоге она помирилась с мамой и тетей. Но не говорила о них много, лишь то, что они часто переезжают. Она никогда не хотела говорить о них или о магии.
Сейчас Таджи получает высшее образование, изучает лингвистику в Тулейне, единственном открытом в Луизиане университете. Она опрашивала выживших в южной Луизиане, чтобы узнать, как война повлияла на язык в Зоне.
В университете я не училась, но и так справляюсь. Я читала все, что могла, и на улицах я научилась тому, чему не научишься на уроке. Но я все равно уважала то, что Таджи знала так много. Иногда даже немножко завидовала, хотя и знала, что сама выбрала магазин.
Мы обнялись, а с Гуннаром они расцеловались в щеки.
— Эй, ребята! — она постаралась перекричать грохот барабанов. — Счастливой Ночи войны!
— Счастливой Ночи войны! — крикнули мы в ответ. Из своей большой сумки на плече защитного цвета она вытащила бумажные стаканчики и бутылку лимонада с Напитком.
— За Новый Орлеан, — сказал Гуннар. — Пусть всегда остается странным.
Я отпила, мои глаза расширились от сводящего рот кислого вкуса с ярким привкусом алкоголя.
Таджи хорошо давался язык. А вот химия не очень.
— Очень… крепкий, — сказала я, пока Гуннар хрипел за мной.
— Это бензин? — спросил он.
— Что? — Таджи удивленно моргнула. — Ты о чем?
Она попробовала напиток.
— Хорошо получилось, да? Хорошо.
— Это почти напиток, — сказал Гуннар, затем указал на улицу Бурбон. — О! Глотатели огня.
Когда Таджи повернулась посмотреть, он забрал мой стакан и вылил оба в коробку, с росшей в ней травой. Я сомневалась, что растения переживут эту ночь.
— Гумбо, — прошептал он кодовое предупреждающее слово.
Я люблю Таджи. Но за все наши воскресные ужины — еженедельную традицию, мы поняли, что она не умеет готовить. Насколько я понимаю, ее вкусовые ощущения не такие, как у других, и ей в общем-то не интересна еда. Я не считаю себя гурманом, но предпочитаю что-нибудь съедобное жевательному картону. И это мягко описывает то гумбо, что она однажды вечером приготовила для нас. После этого мы с Гуннаром старались удержать ее подальше от плиты.