И он вспрыгнул с балкона на крышу, и я услышала, как он скачет во тьме, так что из-под его копыт разлетается черепица.
На следующий день, только я вернулась с занятий, батюшка продемонстрировал мне нечто диковинное, бережно держа это между большим и указательным пальцами. Он когда-то был членом охотничьей корпорации Цислейтании, объединявшей охотничьи общества Чехии, Моравии, Силезии, Верхней и Нижней Австрии, Зальцбургского края, Штирии, Каринтии, Крайины, Тироля, Горицы, Бургенланда, Истрии и Триеста, Галиции, Буковины и Далмации, и хотя у него никогда не было времени охотиться и участвовать в охотничьих пирушках, об охоте он знал многое.
— Это классический экскремент европейского оленя, Cervus elaphus, — проговорил батюшка, показывая мне какашку, с одной стороны заметно заостренную, а с другой — как бы ровно обрубленную и с маленькой ложбинкой. — К тому же соблюдены и все размеры оленьего экскремента, — взволнованно продолжал он, — и прочие признаки, описанные в литературе. Но скажи мне, Сонечка, — вопросил он с огромным изумлением, — откуда на нашем балконе мог взяться экскремент оленя?
О нет, Бруно, вздохнула я про себя, этого ты не должен был себе позволять! И тут же мне пришло в голову, что оба — и батюшка, и Любошек-колбаска — разбираются в оленях, но только я знаю кое-что об их экскрементах!
Какашка Бруно затем служила батюшке амулетом. Он пропитал ее специальным охотничьим лаком, продел через нее суровую нитку и носил на шее, чтобы защититься от любых несчастий, подножек, ударов и плевков судьбы. И этот амулет исправно выполнял свою задачу вплоть до 1942 года, когда он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти батюшку от сумасшедшего дома в Черновицах. Но об этом, господа, я расскажу позже, когда вам удастся лучше сориентироваться во всех описанных взаимосвязях.
После окончания Педагогического института я нашла себе место в школе на Антонинской улице. Школа располагалась прямо напротив одного из маленьких, сегодня уже уничтоженных городских кладбищ, но при этом неподалеку от центра, в шести минутах ходьбы от площади Лажанского. Может быть, вид, открывавшийся из окон моего класса на кресты и надгробья за низкой кладбищенской стеной, должен был вовремя предостеречь меня? Не знаю. Скорее нет. Мне кажется, что все, что я пережила, произошло бы в любом случае, а если бы я попыталась уклониться от этого, оно поджидало бы меня чуть дальше, возможно, лишь слегка изменив обличье.
Начало школьному году было положено в огромном школьном физкультурном зале, и собравшиеся там дети пели «Где родина моя», а потом любимую песню президента «Ах, сынок, сынок, ты дома ли, отец спрашивает, пахал ли ты». А я аккомпанировала им на рояле. Как видите, там сразу пригодились мои знания и способности, и все то, что вколачивала когда-то в меня мадам Бенатки, разливалось теперь над детскими головами, словно большая лужа музыкального молока. А сразу после торжества, не успела я подняться из-за рояля, на сцену взобрался коллега Ситеницкий и дружески обратился ко мне: «Вам уже говорили, что вы замечательно играете?» Однако ему не повезло, потому что мне после недавней истории с Любошем вовсе не хотелось амурничать с учителями. Я ответила резкостью. Он скис и откланялся.