— Я ничего не могу поделать, — признался мне Сланина, — разве что попытаться направить вас к товарищу Носеку в министерство внутренних дел, в компетенции которого и находятся все подобные дела. Однако, боюсь, моя рекомендация лишь навредит вам. Да-да, верно: моя рекомендация навредит делу.
Я смотрела на министерского чиновника Сланину и не узнавала в нем майора Руйбера, который совсем недавно бесстрашно ходил среди нацистских головорезов. И я поняла, что могу надеяться лишь на себя.
Настало время неприкосновенного запаса, время щедрых отступных, которые давным-давно заплатил моей матушке ее старший брат Гельмут Заммлер, получивший в наследство от родителей ланшкроунское имение. Я уже рассказывала, что мои батюшка и матушка бережно хранили эту часть заммлеровского имущества, предназначенную мне в приданое. И когда сразу после оккупации Чехословакии батюшка забрал из банка эти деньги, превратил их в золотые кирпичи и закопал в тайном месте, можно сказать, прямо в центре Брно, на Коровьей горе, на Монте Бу, как говорят в Брно, то он, конечно, не предполагал, что весь этот золотой запас я после войны потрачу на спасение жизней его и матушки.
Откапывать клад я, как и положено, отправилась ночью. Выволокла из подвала тачку, положила туда лопату, кирку, фонарь и мешок из-под картошки. На Монте Бу я легко отыскала нужное место, ориентируясь по плану, что всю войну носила на собственной подошве в виде татуировки, снова натянула носок, обула башмак и при свете фонаря выкопала все золотые кирпичи, потом я уложила их в мешок и отправилась обратно — но уже другой дорогой, чтобы не вызывать любопытства у ночных прохожих.
Я готова была зубами и ногтями защищать свой клад, а с ним вместе (как я тогда безрассудно надеялась) и жизни своих родителей. И подходящий случай мне предоставился. На углу Бегоунской улицы я увидела оборванца, вооруженного огромным штыком, висевшим у него на груди. Он заметил меня издалека и зашагал мне навстречу. Но что бы он там ни задумал, собирался ли он нанести мне обиду с помощью штыка, висевшего на груди, или того, что скрывалось в его грязных шароварах, как только я подняла голову и перехватила его взгляд, он быстро отказался от своих замыслов, уступил дорогу и долго еще глядел мне вслед — и не жадно или похотливо, вовсе нет. А когда я проходила мимо одной из уцелевших витрин и увидела в стекле свои таза, пылавшие во тьме диким пламенем, то и сама испугалась, так что немудрено, что бедный бродяга струхнул.
Я не мешкала ни одного дня и с тяжелым рюкзаком, полным золотых кирпичей, снова поехала в Прагу, но на этот раз прямо к коммунистическому министру внутренних дел товарищу Носеку.