В какой-то момент в самой глубине здания в огромном письменном столе – Финт убил чертову прорву времени, прежде чем стол выдал свои тайны ловким Финтовым пальцам и их маленьким друзьям, – обнаружились регистры и стопка мелких книжиц. Выглядели они мудрено; и тут же лежали рукописи и свитки с печатями красного воска, видать, дорогущими. На некоторых документах Финт даже герб опознал, еще бы нет.
Финт стоял посреди этого впечатляющего делового кабинета и думал про себя: что бы такое сделать, чтобы они навек запомнили. И тут его осенило. «Пусть знают, кто это был, – сказал себе он, – потому что, если что, я мог бы сжечь это место дотла. В конце концов, тут на каждом шагу масляные лампы! И повсюду портьеры! И сплошь лестницы, и повсюду люди спят». Финт себя не помнил от ярости, но здесь, в теплой темноте кабинета, он мог быть кем угодно – но не убийцей. «Я расквитаюсь с ними на свой собственный лад», – решил он, – и в этот самый миг все эти люди спаслись от смерти в пламени – если бы они только знали! – и остались в живых только потому, что Финт, безгласный в этом сонном мире, их, так и быть, пощадил.
При таком раскладе Финт почувствовал себя чуть лучше. Неслышно пробираясь к выходу, он думал про себя: «Я всегда говорил, что никакой не герой, и так оно и есть, но если я когда и был героем, так, значит, сейчас, в этот самый миг, точняк, потому что благодаря мне посольство, битком набитое людьми, не сгорело заживо».
И вот наконец, перед самым рассветом, Финт спустился вниз, и выскользнул за дверь, и прокрался в конюшни рядом с посольством. Он знал, что в любой момент может столкнуться с конюхом либо грумом, и тем не менее, двигаясь еще тише, он отыскал каретный сарай, и да, там-то и стояла карета с нарисованным сбоку иностранным гербом. Финт осторожно опустился на колени рядом с нею и ощупал колеса. В одном колесе торчал какой-то металлический штырь; видать, его выбросили, а он застрял и теперь царапал обод. Финт попытался его вытащить, но безуспешно; пришлось пустить в ход очень полезный ломик; штырь наконец выскочил, Финт поймал его на лету, встал, подошел к гербу и процарапал как можно глубже: «МИСТЕР ПАНЧ».
Затем, с потемневшим лицом, преисполнясь железной решимости, он прошелся от денника к деннику, выгоняя их обитателей во двор, – и тщательно запер за ними ворота, потому что, как всем известно, лошади такие бестолочи, что при пожаре кидаются обратно в стойла, думая, что там безопасно: эта привычка наглядно поясняет, почему лошади не правят миром. Они бесцельно слонялись туда-сюда, а Финт чиркнул спичкой, кинул ее на вязанку сена и теперь уже ушел окончательно – вниз по ближайшему переулку, наслаждаясь приятным сознанием того, что поступил правильно, а именно воздержался от дурного поступка. Он неспешно затрусил к реке, а за его спиной, вдалеке, слышалось потрескиванье дерева и людские крики.