Причем по ее тону было невозможно определить, кого она имеет в виду: педиков-прапорщиков, меня с Вероникой или вообще все население огромной России, отделенной от нее тонкой стенкой купейного вагона.
Зачем я ехал в Углич, я не знал. Просто так. Захотелось, и все. Не торчать же все время в Москве! Опять же ребенку, ети ее мать, полезно прогуляться. Этот ребенок за последние месяцы заметно опушился, научился довольно внятно и с чувством собственной значимости болтать со всякими певуньками и теледудочками на разных презентациях, куда я ее таскал. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. У этих теледивок мозгов было абсолютно столько же, сколько и у Вероники. Очень многим она вообще могла одолжить свои.
Развалясь на нижней полке – кроме нас в купе никого не было, – я с дорожным воодушевлением поглощал соленые огурцы и жареную курицу. За окном изредка мелькали поля с черно-рыжими кляксами коров и кариесные заборы водокачек. Иногда вдоль железнодорожного полотна отчего-то выстраивались местные обыватели. Мелькающими удивленными лицами они были похожи на пожилых среднерусских зайцев, впервые в своей жизни увидевших кенгуру.
Вероника тоже валялась на полке, смачно жевала соленый огурец и читала «Робинзона Крузо». Иногда после прочтения пары абзацев она, нахмурив бровки, смотрела в загаженный потолок купе.
– Слушай, Коль, – Вероника положила книгу на стол и обернулась ко мне, – а как же он там, ну, Робинзон, жил на острове без бабы? Сколько лет-то он там проболтался?
– По книжке, двадцать восемь. Тяжко ему, конечно, жилось! – Я вспомнил, что аккурат тот же вопрос дико интересовал меня классе, наверное, в пятом. – Ну, не знаю, животных каких пользовал, мартышек или черепах… А потом, под конец срока, ему еще аборигена Пятницу прислали.
– Но ты же сам мне говорил, Коль, что это страшно и противоестественно, когда мужик мужика! Вон два голубеньких в соседнем купе – это же ужас! А уж бедных зверюшек – это вообще… – У Вероники даже появились зачатки слез на ресницах.
– Ладно, ладно, не переживай. На самом деле Робинзон для удовлетворения своей половой страсти использовал недозрелые плоды кокосовой пальмы. Ну, когда они нежные, зеленые и с ароматным молочком внутри. Отважный мореплаватель делал в них дырочку, ну и так далее. Это был прототип нынешних силиконовых вагин. Когда Робинзона наконец спасли, он представил свое изобретение на родине в Англии, где оно получило признание и необыкновенную популярность среди нарождающейся английской буржуазии. Сразу же скаканул товарооборот между колониями и метрополией. По перевозке кокосов, разумеется. На всех кокосов не хватало. И Робинзон начал экспериментировать с вагинами, используя местное сырье. Получилось. Фабрики по производству искусственных вагин стали возникать повсюду. Британские умельцы производили полюбившийся товар на основе традиционных шотландских волынок. Но этот ширпотреб был в ходу только у грубой черни и простолюдинов. К тому же все это вызывало ожесточенный протест у национально ориентированной шотландской элиты. Единственным плюсом было то, что во время псевдополового акта можно было наигрывать себе какую-нибудь незатейливую мелодию. Это, несомненно, прививало зачатки нравственности и куль туры нарождающемуся пролетариату, закладывало основы знаменитого британского либерального мировоззрения. Об этом много потом писал Диккенс в уничтоженных дневниках. Производство было, конечно, под контролем сэра Робинзона Крузо. Ему королева пожаловала рыцарское звание. Все это вместе и дало невиданный толчок к знаменитой промышленной революции и развитию капитализма в Англии и во всем мире.