– Стой! Стрелять буду! – вложив железо в голос, приказал Бурков. – Пароль?
Женщина была уже рядом:
– Братишка! Милый! – Голые по локоть руки обняли пошатнувшегося капитана, его щека почувствовала теплоту губ, и он отвел ствол нагана, упершийся женщине в грудь.
«Вот так встреча!» – выдохнул Бурков, когда у него вдруг выдернули наган и ракетницу, больно заломили локти и уже по-немецки кто-то прокаркал: «Обыскать!»
Ракетницу отобрали, самого спеленали; теперь он не может дать знак своим.
Влопался, сосунок! – незло проговорили сзади, наверное по росту приняв его за малолетка.
– Лопну сейчас, дядя, – ответил почти ласковым голосом Бурков. Ему вдруг захотелось смеяться, сказать такое, чтобы засмеялись в последний раз и они. Только не было времени. Минуты у тех, родных, наверху истекали. А эти вокруг него, думая, что взяли разведчика, торжествовали, не зная, что доживают крохи своей поганой жизни. Выходя из планера, Бурков вытащил из гамака рыболовный крючок и зацепил его за голенище сапога. Сделав ровно пять осторожных шагов, он натянул черную стропу, соединенную с кольцом маленькой гранаты-лимонки, накрепко привязанной к ящику с двойным меленитом.
Толстый крючок крепко впился в кожаное голенище. Бурков чуть переступил и почувствовал натянутую стропу. Нога дрогнула, будто сведенная легкой судорогой. А потом он ударил ею того, кто сказал «обыскать!».
Вспыхнула и потухла зарница – взрыва капитан Бурков не слышал. Не видел он и огромный красный вал, приподнявшийся над лесом, не ощутил злого наката взрывной волны, слизнувшей костры и деревья.
В это время его уже не было.