– Вот и досовещались…, – негромко, но так, чтобы все слышали, проговорил Терещенко.
– Что прикажете понимать под словом «поведение»? – иронически спросил Борщ.
– Его решение на посадку!
– Такая трактовка вредна! Кто еще выступит?
Желающих не оказалось. Романовский переглянулся с Аракеляном. Разговора, на который они так надеялись, не получилось.
– Тогда, может быть, скажет Пробкин? Где ты там? – Борщ сделал вид, будто ищет, шаря глазами по рядам. – Вставай, Семен. Наверно, уже обдумал свой проступок?
– И скажу! – поднялся Пробкин. – Ты, Борщ, обвинил меня в нарушении дисциплины. А я, по скудоумию, понимаю так: дисциплина бывает разная. «Не рассуждать!», «Делай, что велят!» – это тоже дисциплина. А есть другая, когда ты не слепо выполняешь приказ, а стараешься пошевелить мозгами, выполнить лучше. Тут уж приходится думать, рассуждать…
– И докатываться до аварии! – бросил реплику Терещенко.
– Ну и ладно! – Пробкин сел.
Когда начали голосовать, большинство рук поднялось за предложение Васи Туманова.
Терещенко вышел первым из комнаты, громко хлопнув дверью.
– Ну и как, не коснулась левая рука твоей лысины? – толкнул в бок Семена Вася Туманов.
И в первый раз за все их знакомство товарищ по детдому не ответил колкостью или шуткой.
– Не получился разговор? – спросил Романовский Аракеляна.
– А кто его знает? – раздумчиво сказал тот. – Хотелось поднять моральный вопрос со всеми оттенками, и в то же время думаю: не лучше ли живой пример, чем длинное назидание?
Семен Пробкин ушел в сумерки один. Шагал медленно, продумывая все сказанное на собрании. Его тронула реплика Романовского. Не только по смыслу, по интонации Семен почувствовал, что этот человек понял и одобряет его действия, хотя и не говорит открыто. Наверное, потому, что Семен все-таки сделал большое нарушение, не сообщив по радио на командный пункт о своем решении. Раньше он не принимал всерьез Романовского: новый командир звена сливался с другими малоинтересными людьми, времени познакомиться поближе у них еще не было. Краем уха слышал: «Человек сложной судьбы!» – но это мало о чем говорило. В конце собрания он несколько раз, будто случайно, встречался взглядом с Романовским и не видел в его темных цепких глазах показного безразличия Терещенко, угрюмости Кроткого, суетливой деловитости Борща. Взгляд Романовского проникал в душу, вызывал на откровенность, будто ненавязчиво по-дружески требовал: «Ну, вывернись наизнанку, откройся, я посмотрю, какая тебе цена!»
Стемнело. Закрапал дождь. Семен шагнул с тротуара под каменную арку ворот и остановился: он пришел к дому Марии. Не надо делать удивленное лицо – ты шел именно сюда, Семен.