– Ненавижу, – слетело с губ, и в следующий миг Настя уже танцевала.
Она не слышала ничего, кроме музыки. Сказать наверняка, откуда она льется, Настя не могла. Когда оркестр вступил тутти, выплескивая всю торжественность и мощь, компьютер и колонки вспыхнули, но ни один из звуков не исчез. Оркестр, где бы он ни играл, продолжал извлекать чистый звук из безупречной партитуры.
Настя, уставшая, продолжала свой жестокий танец. Комната наполнилась дымом, огонь с компьютерного стола перекинулся на шторы и ковер. Настя, не чувствуя боли, полностью отдавалась танцу. Если только мама права, если она и есть убийца, то ее ненависть должна сделать то, что нужно.
Пробиваясь сквозь музыку в голове, появилась надпись на школьной доске. Мне не нужен этот Мир без тебя. И это так. Грохот за дверью стал невыносимым. За дверью? Грохот был везде. Стены пошли трещинами, обои расходились и отслаивались. Огонь, казалось, выбрал себе определенное место и не шел дальше. Его целью был компьютер и все, что в радиусе метра. Пожар был всего лишь одной из декораций разрухи вокруг, разрухи в ней самой. Она чувствовала, что танец подходил к концу, и ждала, что ее вот-вот хватит удар, или на очередном па остановится сердце, или потемнеет в глазах… Огромная трещина разрезала угол, устремилась к потолку, и взорвалась осколками штукатурка, обнажая обрешетку. И все стихло. Музыка и грохот, треск и голоса, шум дороги и пение птиц. Даже прожорливый огонь погас в один миг, будто задутая свеча. Казалось, все умерло вокруг. Все умерло, кроме Насти. Она посмотрела на свои руки. Ощупала себя. Она жива.
Настя подошла к двери, висящей на одной петле. Стул, подпиравший ручку, исчез, а может, лежал среди обломков шкафа под кусками обоев. Под ногами хрустела штукатурка. Настя дотронулась до двери, и та подалась на нее, провиснув еще сильнее. «Может, я умерла и сейчас нахожусь на том свете?» – подумала Настя, когда вышла в коридор. Мамы не было видно, что заставило ее поверить в придуманную версию. Я все-таки умерла.
Мама лежала на потрескавшейся бетонной дорожке у калитки. Слетевший с крыши гофрированный лист разрезал ее пополам. Настя опустилась на колени, в кожу впились мелкие камешки и осколки стекла. Она не чувствовала боли, ее нервные окончания были мертвы, как и все вокруг. Она даже не хотела выходить за калитку, чтобы убедиться в этом. Настя знала, она убила их всех. Всех, кроме себя. Скорбь жгла изнутри, но Настя не заплакала. Ей не хотелось плакать. Она хотела убить себя, а в итоге убила людей, которых даже не знала.