Доминик отправился наверх, чтобы повидаться с главой семьи. В доме должны были найтись какие-то потребности, с которыми он мог бы помочь. Кроме того, быть может, ему удастся каким-то образом предложить если не утешение, то хотя бы помощь своему старшему другу. Хотя бы дать ему понять, что он, Кордэ, не убежит. Рэмси должен знать, что он не бросит его из подозрения или трусости.
Священник пустил руку в карман, чтобы достать носовой платок, однако его не оказалось на месте. Должно быть, он где-то обронил его – досадное обстоятельство, потому что платок этот был из хорошего полотна с монограммой. Он остался от более благополучных в финан совом отношении дней. Впрочем, это ничего не значит.
Кордэ постучал в дверь кабинета и вошел, услышав ответ хозяина.
– A, Доминик, – проговорил Рэмси с деланой бодростью. Он казался больным или сильно невыспавшимся, и написанная на его лице усталость была глубже обыкновенного физического утомления. Вокруг глаз преподобного Парментера залегли тени, а в них самих царила пустота.
– Рад вашему приходу. – Он что-то поискал на столе среди бумаг, как будто этот так и не найденный предмет имел какое-то значение. – Я хочу, чтобы вы посетили нескольких людей. – Он коротко улыбнулся. – Моих старых друзей в известном смысле этого слова, прихожан, нуждающихся в утешении или наставлении. Я был бы очень обязан вам, если бы вы сегодня нашли время для этого. Вот.
Парментер протянул Кордэ через стол лист бумаги, на котором оказались адреса и фамилии четверых людей.
– Все они живут недалеко. Можно дойти пешком в хорошую погоду. – Он глянул в окно. – Каковая сейчас и стоит.
Взяв список, Доминик прочел его, после чего упрятал в карман:
– Конечно схожу.
Он намеревался что-то добавить, но теперь, оставшись наедине с Рэмси, не знал, что ему можно сказать. Их разделяло целое поколение. Парментер был для него старшим во всех отношениях. Он спас Кордэ, тогда находившегося в отчаянии, исполнившегося такого отвращения к самому себе, что ему даже приходили мысли наложить на себя руки. Именно Рэмси терпеливо учил его другой, лучшей вере – подлинной, а не той, плоской, полной самодовольства и ограничивающейся одними воскресными службами, к которой он привык. Каким же образом он теперь может заставить старшего товарища обратиться к своей трагедии и заставить его рассказать о ней, когда тот явно не хотел этого?
Или же он хотел? Рэмси неуютно пошевеливался в своем просторном кресле. Руки его перебирали бумаги, а взгляд то обращался к Доминику, то опускался к столу, то снова устремлялся вверх.