– Я этого не понимаю, – признался Доминик. – Но он не прав, когда говорит, что Бог не создавал землю и все, что находится на ней, или что мы не особо дороги Ему, а просто являемся случайно возникшими на земле существами. Только посмотрите на то чудо и красоту, которая наполняет вселенную, мистер Ленделлс, и скажите мне, может ли она оказаться случайной и не имеющей смысла?
– Смысла нет теперь в моей жизни. – Лицо старика исказилось. Он побеждал в споре и не хотел этого.
– После того, как из нее ушла Бесси? – спросил Кордэ. – А прежде он был? Или она была не случайной правнучкой обезьяны, добившейся славного успеха?
– Мистер Дарвин… – начал было Ленделлс, но осел в недра кресла, с появившейся наконец на губах улыбкой: – Ну, хорошо, мистер Кордэ. Я верю вам. Не то чтобы я вас понял, но верю. А скажите, почему преподобный Парментер не сказал мне этого? Он ведь старше вас… много старше. А вы всего лишь начинающий в своем деле.
Доминик знал ответ на этот вопрос, но не намеревался сообщать его собеседнику. Вера Рэмси коренилась в разуме, а разум его капитулировал перед лицом более искусного аргумента, выросшего в поле науки, которой он не понимал.
– Просто я не колеблюсь в своей вере, – твердым тоном проговорил священник, вставая на ноги. – Так что возьмите свою Библию и читайте ее, мистер Ленделлс… и улыбайтесь, когда будете делать это.
– Да, мистер Кордэ. А не передадите ли ее мне? Что-то я совсем закостенел в своем кресле. – В глазах старика вспыхнул веселый огонек, прощальный победный выпад.
После этого Доминик посетил мистера и миссис Норланд, с ними вкусил поздний ланч и остаток дня провел с мистером Рендлшемом. В Брансвик-гарденс он вернулся к раннему обеду, ставшему самой отвратительной трапезой, которую он мог припомнить. За столом собрались все, и все присутствующие находились в чрезвычайно нервном расположении духа. Отсутствие новостей из полиции лишь раздувало страхи, и общее раздражение можно было ощутить еще до того, как унесли первое блюдо и подали второе. Разговор то начинался, то затихал; часто двое заговаривали одновременно и вместе смолкали, не продолжая беседу.
Одна только Вита пыталась поддержать некое впечатление нормальной обстановки. Она сидела в конце стола, бледная и испуганная, однако с безукоризненной, как всегда, прической. Ее светло-серое платье с черной оторочкой вполне соответствовало траурной обстановке в доме, связанной со смертью чужого человека. Доминик опять не смог не заметить, насколько она очаровательна, насколько ее изящество и осанка превосходят обыкновенную красоту. Обаяние этой женщины не блекло, не становилось скучным.