Шила в мешке не утаишь, так что мы все знали — хотя, разумеется, не потому, что наш командир хоть словом об этом обмолвился: он был горд как Люцифер. Итак, Полковник упорно молчал, а службу в эти роковые недели нес особенно безупречно — но все-таки в глазах его сквозила смертная тоска, а мундир иной раз переставал сидеть на фигуре идеально и нелепо обвисал, подобно штатскому сюртуку.
Конечно, все мы очень жалели нашего славного старика, но не знали, чем тут можно помочь. А-а, ладно, скажу вам честно: даже больше, чем за самого полковника, мы беспокоились за его дочь, юную мисс Виолетту. Все Карабинеры буквально обожали Виолетту Лоуэлл, и ее горе стало горем полка как такового. Была ли она идеальной красавицей? Положим, нет — но очень хорошенькая девушка, свежая, как английская весна, очень умная, очень чуткая, очень… Да что там говорить: для всех она была образцом женственности. Знаете, есть такие девушки — вот только увидишь их и уже больше не можешь о них не думать, причем не в красоте как таковой тут дело. Такое это наслаждение — просто быть рядом с ними, слышать их голос, видеть их счастливые лица… От самого их присутствия жизнь становится лучше и чище. Словом, если вы таких девушек встречали, то поймете меня без долгих объяснений.
Именно такой была наша Виолетта. Мы буквально боготворили ее, все без исключения, от «старого» майора до только что поступившего в полк субалтерна, у которого, конечно, бритвенные принадлежности в экипировку входили, но на практике еще не использовались за ненадобностью. И когда на юное личико Виолетты упала тень той печали, которая угнетала ее отца, нам тоже стало не до веселья. И даже тот факт, что как раз тогда наш полковой поставщик отправил Карабинерам большую партию «Дойца-Гельдерманна»[5] урожая 81-го года, не мог вернуть нам хорошее настроение.
Майор переживал больше всех. Мне кажется, что он принял ситуацию даже ближе к сердцу, чем сам Полковник (кстати, майор-то как раз был единственным, кто по старой дружбе попытался намекнуть, что, мол, не стоит покупать те проклятые акции). Наверное, Эррингтон, понимая, что позор банкротства станет для его старого друга смертельным ударом, винил себя в том, что высказал свои предостережения недостаточно настойчиво. Ну и еще — кажется, он совсем по-особому относился к дочери Полковника. С уверенностью этого сказать мы не могли: майор был человек сдержанный, даже, пожалуй, застенчивый, он свои чувства, очень по-английски, скрывал так тщательно, словно они были позорными недостатками. Но все-таки иной раз удавалось заметить, как теплел его взгляд, устремленный на юную Виолетту. То есть у каждого из нас теплел, однако у него — иначе. Во всяком случае, так нам казалось.