Верьер – это дом памяти, посвященный одной семье, очень дружной и весьма экстравагантной. Каждый брат обладал самобытным характером, однако все они прекрасно гармонировали между собой, а также с довольно эгоистичной натурой их любящей и любимой сестрицы. Перед нами семья людей высокочувствительных, особняк ботаников-селекционеров, крепость, построенная для того, чтобы ее обитатели чувствовали себя неуязвимыми в атмосфере полной безопасности и душевного спокойствия.
Простой обыватель не нашел бы в Верьер ничего необычного. Все остальные считают дом уникальным. Для Луизы Вильморен это жилище, в котором перемешались стили второго ампира, а также 1860, 1914 и 1925 годов, – не что иное, как идеально-роскошное воплощение бедности. В Верьер важна каждая деталь. Вот мнение Луизы: «Это значит, что мы по-прежнему любим нашу бабушку, относимся к ней с почтением. Это означает: “Как можно взять и выкинуть этот некрасивый стол, принадлежавший папе? Мы же помним, как он за ним сидел и у него сиял нимб над головой от света лампы, тень от которой стелилась по зеленой скатерти!” Это означает, что брат порой берет сестру под руку и говорит: “Помнишь, как купили того фарфорового ослика, навьюченного сосудами для цветов?” В каждой комнате, будто сказочные существа, живут воспоминания. Есть серебряная филигранная уточка из Югославии – она напоминает о дне, дождливом или ясном, когда ты плакал».
Дом блекл и бесцветен, как сама память, – дом-даггеротип, где стены желтоватые, бледно-коричневые, голубые, бледно-зеленые, тепло и мягко подсвеченные старыми, источающими золотое сияние электрическими светильниками. Вазы, расписанные цветами, – по всей видимости, творение Анри Фантен-Латура. Плюшевые подушки и покрытые ковром диваны богатой, но мягкой расцветки. Нередко семья собирается в гостиной на ночное бдение – все рассаживаются рядами: три брата, сестра, жены и дети (от тринадцати до двадцати пяти лет), и наблюдают за тем, как отцы играют в солитер – сцена, достойная кисти викторианского Гернотта или Беро, жанровой живописью которого украшены стены в доме.
Среди офранцузившихся декораторов особняком стоит один редчайший для нашего времени феномен по имени Шарль де Бестеги. Этот испанец периодически бывает в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и Венеции. Он законодатель мод, обладающий целостным художественным видением, разбирающийся в архитектуре, мебели, предметах искусства и притом располагающий как будто неисчерпаемым состоянием, при помощи которого он реализует свои замыслы, строя роскошнейшие дома. Где бы он ни был, он постоянно пополняет свою коллекцию. В 30-е годы Бестеги страстно и беззаветно, как никто из его коллег по цеху, увлекся легкомысленным барокко. Его мансарда на Елисейских Полях представляла собой коктейль, в котором смешались стиль эпохи Наполеона III, модернизм Корбюзье, механицизм и сюрреализм. Столько канделябров в одной комнате не видел мир со времен Людвига V Баварского. Столькими золотыми шкатулками на одном столе не могла похвастаться даже российская императрица Екатерина II. И уж конечно, столь роскошной террасы, как у Бестеги, история не знала никогда. Посетитель, поднявшись по винтовой лестнице, должен был надавить на кнопку, и электрифицированный механизм отодвигал стеклянную стену, а за ней обнаруживалась терраса с видом на оживленную, залитую огнями парижскую улицу. Терраса была обставлена мебелью в стиле Людовика XV, перекрашенной в белый цвет, а пол устлан травяным ковром, и все это под открытым небом. В удивительной квартире Бестеги основным, намекающим на нарциссизм декоративным средством были зеркала: зеркальная поверхность стола, зеркальные гирлянды, образующие стилизованные шторы и портьеры.