В вестибюле хлопнула дверь, в зал ожидания вошел милицейский патруль и неспешно двинулся с плановой инспекцией вдоль рядов лавок.
— Да, изменится… — Повторил уже задумчиво Славян. — Поэтому я, когда подзаработаю денег, поеду в Мексику. Посмотрю на пирамиды майя… Там, мне кажется, осталось нечто вечное и настоящее. Почти первобытное…
— Почему не в Египет? — удивился Влад. — В Египте тоже пирамиды. И дорога с проживанием и столом гораздо дешевле обойдутся.
— Не знаю… Просто мечта у меня такая: увидеть Паленке[7] и умереть… Сам порой удивляюсь.
Потом они, стоя на перроне, и в электричке долго обсуждали шансы Славяна на поездку в Мексику, ее приблизительную стоимость, заказывали путешественнику сувениры, давали ему советы по поводу мексиканской кухни и женщин. До Москвы добрались незаметно быстро и уговорились еще как-нибудь встретиться в выходные на Арбате. Связь решили держать через жившего поблизости Влада.
Непонятно: какой животный магнит удерживал их вместе столько лет? Совершенно разных людей: романтичного, что обычно не свойственно людям его профессии, хирурга Славяна, флегматичного, исполненного скепсиса милицейского опера Колю-Ирокеза, восторженного бессребреника и поклонника адюльтера биолога Влада, тренера по восточным единоборствам Марата. Круг их интересов и их жизненные позиции почти никогда не совпадали, но они львиную долю свободного времени проводили вместе. Даже когда Славян женился на замкнутой Валентине, компания не понесла потерь. Лишь ежегодные выезды в Карелию стали менее продолжительными. Вместо законных двух недель приходилось довольствоваться десятью днями.
— Нас спаяла нелюбовь. — Шутил по этому поводу Влад. — Нелюбовь к господам Малевичу и Эйфелю. К двум основным угрюмым столпам технократической эстетики современного псевдоискусства, ориентированного на беспородных купчиков, выкарабкавшихся из глубинки на элитарные пастбища богатеньких богемных бездельников, продающих друг другу невообразимую дрянь. Их отравленные дары нам не по нутру. Мы — последние имеющие глаза и уши люди в этом городе.
Наверняка, в его словах была доля истины. Друзья постоянно возвращались к теме «черного квадрата» и прочих известных галлюциногенных искусствоведческих грибов, будто к черной метке, брошенной сразу всем музам в ознаменование конца эпохи процветания жизни и здравого смысла. Возможно, уже тогда они стояли у черты Зеленой мили Шаолиня, предчувствуя грядущие роковые события жаркого июльского дня тысяча девятьсот девяносто девятого года. По крайней мере, некий тревожный сигнал звучал однозначно. Но никто не смог его своевременно распознать, дабы попытаться предпринять какие-нибудь меры по предотвращению подступающей из бездонной глубины малевического некромантического символа беды.