Во-вторых, правительству Аргентины не нравилось настойчивое желание субмарины держаться акватории Гольфо-Нуэво. О закрытых поселениях бывших нацистов, легально процветающих в джунглях некоторых латиноамериканских государств, пресса трубила регулярно — лишний скандал не шел на пользу имиджу страны. Вдобавок, многим заинтересованным лицам частные владения нацистов приносили неплохие дивиденды — как материальные, так и политические: в виде анонимных субсидий на их общественную деятельность. И эти «многие» не собирались резать курицу, несущую золотые яйца.
В-третьих, написанное на рубке слово, возможно, содержало в себе какое-то послание, шифр, кодовое понятие, запустившее механизм уничтожения улик, связанных с походом лодки через Атлантику и высадкой на сушу ее экипажа, благополучно справившегося со своей задачей, несмотря на воздушные налеты, обстрел береговых батарей и преследование сторожевиков. Терять темп эвакуации, чтобы в свое удовольствие позабавиться с кисточкой, дразня аргентинских военных — идея абсурдная. Значит, подводники или их пассажиры придавали содеянному статус крайней необходимости. Осознанно шли на риск, посылая кому-то условный сигнал, обеспечивающий надежную идентификацию их миссии и ликвидацию вынужденно брошенных вещественных доказательств.
Последняя версия — наиболее вероятная. О ней тогда никто не упоминал, но сама идея буквально носилась в воздухе. Ее озвучил в частной беседе уже упоминавшийся выше офицер флота, руководивший осмотром субмарины. Он помнил слово, начертанное на рубке субмарины, и слово это было: «Асгард»[1]…
Маленький пылевой смерч, поднятый скрывшимся за поворотом автобусом, гнал вдоль тротуара обрывки бумаги, горелые спички, расплющенные окурки и коричневые хрупкие скелетики прошлогодней листвы. Сонные, не вполне очухавшиеся после зимней спячки мухи убегали от торнадо по бордюрному камню пешком, позабыв про свои прозрачные крылышки, будто застигнутые врасплох стихийным бедствием шустрые, но еще пьяные со вчерашнего дня друзья именинника. Вслед крутящимся окуркам, бумажкам и нерасторопным мухам с интересом смотрел одетый в сине-оранжевую униформу дворник-таджик. На его лице явно читалась слабая надежда на то, что смерч, благополучно миновав вверенную ему территорию, умчится дальше, к коротко стриженым кустам жимолости, чтобы сгинуть там, среди ветвей и завитушек декоративной ограды.
За спиной дворника начинался спуск к деревянной часовне с автомобильной стоянкой, далее майскими акварельными пятнами вырастал лес, а за лесом, совсем уже внизу, под дымкой утреннего тумана простирался Город. Отсюда, с высоты, он казался странным, сентиментальным, серебристо-розовым, утонувшим в море жемчужным мавзолеем. На многие мили просматривавшимся континентальным шельфом экваториальных широт. Прозрачным, отраженным в каплях мельчайшей водяной взвеси миражом.