Церковь располагалась в самом центре деревни, неподалеку от базара, на небольшой площади-росстани. Возведенная на фундаменте из подложенных камней, она возвышалась над обычными деревенскими домишками, и в ясную погоду почернелую избушку, наверное, можно было б разглядеть издалека. Построена моленная была без зодческих изысков, как обычная широкая изба: продолговатый сруб с двухскатной, поросшей ягелем крышей, посреди которой на небольшом подножье был прилажен сбитый из подгнивших дощечек колпак маленького купола, увенчанного крестом. В стенах и по обеим сторонам крыши имелись узкие оконца, а внутрь церкви вело служившее папертью полуоткрытое крыльцо, над которым была вынесена кровля, для того чтобы край крыши прикрывал своим козырьком вход. За годы проливных дождей деревянная избенка сильно скособочилась и загнила, даже крест накренился, как перекривившаяся мачта старой шхуны смертников. Стены так покосились, что снаружи их даже пришлось подпереть вкопанными в землю бревнами, которые издалека казались похожими на несуразные омшелые костыли. А противоположная от входа стена облокачивалась на примыкавший к ней уродливый горб сарая, где дьякон хранил всякий нужный в обиходе инструмент. Демьян даже пробил в стене за алтарем лаз, позволявший в случае надобности попадать в сарай, не выходя под дождь, а прямо из здания церкви. Дьячок то и дело подлатывал церковные раны, но восстановить былое состояние ему, конечно же, было не под силу, и храм всё больше кривился в старческих судорогах.
Когда-то в народе поговаривали, что стоило бы попробовать попросить о помощи кузнеца, дескать, он бы мог не только стены поправить, но даже и колокол небольшой приладить, но всё это была пустая болтовня, ведь ни Нестор, ни его семья ни разу не посетили службы, а Лукьян при упоминании имени кузнеца всегда косоротился. А после того, как Нестор овдовел, эти разговоры и вовсе прекратились. Здание год за годом всё больше приходило в упадок. Едва ли незнакомому человеку с первого взгляда могло показаться, что церквушка эта может быть действующей, но хоть службы и не были частыми, дверь по обычаю всегда была открыта, и любой житель Волглого при желании мог зайти внутрь (воровать тут давно было нечего – икон мало, и те – дешевые, негодные, да и продать их некому, а чужих воров в Волглое не забредало). На неделе посетителей тут почти не было, даже если вдруг кто спасался от ливня, обычно пережидал его под навесом на паперти, а внутрь не заходил. Лишь деревенские бабы Нюра да Клава по привычке подметали церковный пол, а иногда к ним присоединялась Марфица. Но от извечной влаги в замшелых щелях завелись мокрицы, вытравить которых уже не получалось. И потому особого смысла в частых уборках бабы видели всё меньше. Единственным, кто заходил в деревенский храм почти каждый день, был Лукьян Федотыч. В двух местах крыша прохудилась, и из трещин в потолке сочилась вода, для чего священник предусмотрительно расставил широкие тазы, чтобы на полу не образовывались лужи. Лукьян заходил проверить, не перелилась ли на пол вода, но всегда задерживался, особенно в шибко дождливую погоду. Он любил часами просиживать внутри церкви, слушая стук капель и поглядывая на потертые лики икон за поблескивавшим стеклом невысокого темного киота. И хоть пахло тут вовсе не кедром и кипарисом, а мхом и сыростью, священник находил здесь редкий приют и покой.