Амалия услышала какой-то сухой стук и повернула голову. В дверях стоял Сергей Петрович Мокроусов. Он был бел как полотно. Стук издала его трость, выпавшая из рук на паркет.
– Боюсь, госпожа баронесса, что я ослушался вас, – проклекотал он каким-то жутким, ни на что не похожим голосом. – Мне стало до смерти любопытно, что же такое вы затеваете в моем доме. Я вернулся через черный ход… и вот…
Потом он повернулся, оперся рукой о стену и медленно стал оседать на пол. Но тут распахнулись двери напротив, и в гостиную влетели доктор и Николай Лаппо-Данилевский. Гостинцев бросился к Мокроусову, а Николай – к экономке.
– Это правда? – горячо спросил студент. – Вы отравили мою сестру… За то, что она уговаривала мужа продать дом и уехать из Полтавы? Но ведь это чудовищно! Вы же могли найти новое место после продажи дома… с вашим-то опытом…
– Ничего-то вы не поняли, – ответила Елена Кирилловна, кривя рот. – А она, – экономка подбородком указала на Амалию, – все поняла… У меня сын – калека, и я всего лишь старая женщина. Если бы я и нашла нового хозяина, он бы все равно платил мне меньше, чем Сергей Петрович… Я уж не говорю о том, что хорошее место найти вообще нелегко… Мало, что ли, я видела слуг, которые теряли все после того, как теряли хозяина?
– Я надеюсь, что вы понесете наказание за то, что вы совершили! – крикнул Николай.
– Сначала попробуйте доказать мою вину, милостивый государь, – усмехнулась экономка.
– Два человека, а может быть, и три слышали ваше признание, кроме меня, – вмешалась Амалия. – Полагаю, этого будет достаточно.
Елена Кирилловна села на диван, отвернувшись от Мокроусова, которого доктор Гостинцев пытался привести в чувство.
– Я буду все отрицать, – спокойно произнесла экономка, сложив руки на коленях.
Амалия вполголоса попросила студента присмотреть за Еленой Кирилловной и подошла к Мокроусову, который только что открыл глаза. Доктор помог ему подняться и усадил в кресло.
– Как вы догадались? – прошептал Сергей Петрович.
– Деньги и ревность – не единственные мотивы убийства, – сказала Амалия. – Иные матери способны убить за своего ребенка. Правда, поначалу я не видела связи, но потом вспомнила, как самые разные люди говорили мне, что у Луизы Леман был острый язык. Человеку такого типа очень трудно, почти невозможно удержаться в рамках безобидной шутки – рано или поздно у него вырывается нечто такое, что может сильно ранить.
– А ведь я знал госпожу Вартман столько лет… – пробормотал Мокроусов, растирая грудь под расстегнутым жилетом. – И мне даже в голову не приходило…