— Давай, сынок, торопись. А то ведь Хорхе-то ещё не закончил. Нельзя его заставлять ждать, сам понимаешь. Не такой он человек.
Ах, ты!.. Карлоса передернуло. Да что же это?! Он свою дрянь с ног у Мадонны вылизывает, а она, мать, только и ждет, чтобы тут же козла этого мыкающего обслужить? Чтобы он по ней елозил, кирпичи ронял, хлюпал в ней своей елдой? А как же Мадонна? Ах он дурак! Вот ведь купился! Мать, значит, покается и тут же, прямо перед Ней… И ничего? И всё правильно?! Да пускай Она ему теперь задницу своим деревянным языком вылижет, раз она такая! Вот суки-то, вот бляди! Да он сейчас эту деревяшку вообще спалит к едрене фене!
Оказалось, Карлос выплюнул все эти слова прямо в лицо Мадонне. Потому что покачнулась, как пламя свечи, и вытаращила глаза мать и захохотал своим нечеловеческим голосом, подвывая и похрюкивая, Бандит Хорхе, сидящий теперь с ногами на матрасе. Сам Карлос понял, что орет вслух, только тогда, когда материнский локоть толчком повалил его на пол, а его собственный крик перекрылся её визгом. Не обращая внимания на рассыпавшиеся по полу четки и опрокинувшуюся лампадку, мать подхватила статуэтку на руки бережно, как расшалившегося ребенка.
— Нет, — выдохнула мать, — нет! Она всё видит, она всё понимает! Она… Она такая же! Такая же! Вот! Вот! Вот! Смотри!
Короткими движениями, как будто заново месила, словно размягшую глину, старое дерево, мать ощупывала ладонью драпированную грудь статуэтки. Потом опустилась ниже, пытаясь раздвинуть покрашенный белой краской балахон. Потом повернула фигурку спиной и вдавила свои пальцы с грязью под ногтями в твёрдые выпуклые ягодицы. Грудь матери тяжело и беспокойно двигалась под рубахой, соски вздулись и просвечивали сквозь жидкую ткань. Забывшись, мать переступала с ноги на ногу, как будто ей нестерпимо хотелось на двор. Она вела себя словно заворожённая. Даже сильно подвыпив и устраивая истерику недоплатившему клиенту, она не бывала такой. Карлосу стало страшно. Это был другой страх — не похожий на тот, который он испытал, увидев под окном Хорхе, и даже не тот, который заставил его целовать ноги деревянной Мадонны. Женщина, бок о бок с которой он прожил много лет, — его собственная мать — вдруг показалась ему незнакомой: какой-то светлой и лёгкой, что ли… И потому страшноватой. Карлосу на минуту представилось, что статуэтка у неё в руках и действительно мягкая, совсем живая. Что ещё немного, и мать сдерёт с нее деревянную одежду, ощупает со всех сторон тёплое тело и бесцеремонно полезет толстыми пальцами между ног…