случившегося там, в душной солнечной комнате, Карлос вдруг почувствовал себя ослабевшим и растерянным. Зачем он выдумал, что знает, где находится этот Очкарик? Почему ему нужно куда-то тащиться за этой волевой энергичной бабой? Лучше бы его оставили наверху…
Динамик снова ожил; голос Матильды на этот раз был мягким, вкрадчиво ласковым. Она обращалась к нему, к Карлосу. Он расслышал только мурлыкающий обрывок фразы и представил себе огромную мягкую грудь, от которой ему опять пришлось оторваться. Лифт остановился, и перед ними возник бормочущий извинения швейцар. Маленькая женщина даже не взглянула на него и стремительно поволокла Карлоса на улицу. Он хотел разозлиться на бесцеремонную Маленькую женщину, но почему-то не смог. Хотя остатки обретённой утром силы ещё не совсем исчезли, Карлос чувствовал, что их необходимо сохранить для чего-то большого, серьёзного и важного.
Они выбрались на Пятую авеню, и Карлос застыл в изумлении. Он совсем забыл, что существуют, оказывается, красивые городские улицы, полные довольного и беспечного народа и даже женщин — больших и маленьких, худых и толстых, белых и не очень. И все они вели себя так, словно ничего, ну совсем ничего не изменилось и никакие загадки не разгаданы. Значит, все, что он пережил и в парке, и там, наверху, — какая-то дешёвая ерунда! Его подло обдурили! Или он сам себя обдурил? Как будто после сеанса в кинотеатре, где было всё: и невероятные страстные красотки, и яркое солнце с яхтами и пальмами, и лёгкий — без тягот и досады — успех, и, главное, уверенность — как бы там ни было, всё обязательно закончится хорошо. А потом торопливая толпа на выходе из зала и нудный серый день, которому наплевать на все эти киношные штучки! Только в кино-то он понимал, что его дурят, а сейчас… Ничего, совершенно ничего не изменилось! Обычный день и обычные люди. Да, его обманули… Карлосу внезапно захотелось вернуться в знакомую и безрадостную Мексику. Там, по крайней мере, ему никто ничего не обещал. Там, в знакомом до каждой трещины на потолке покосившемся доме до сих пор стоит облезлая материнская статуэтка…
Карлос бездумно поплелся вниз по Пятой авеню. Всё недавнее напряжение, все его переживания куда-то отлетели, и осталась только белая бесконечная грудь, по которой он сейчас шёл как по тротуару. В памяти не осталось ни прохладного запаха, ни лёгкого тела, ни горячего шоссе… Я же взрослый мужчина, вяло подумал Карлос, зачем мне эта необъятная грудь? А может, действительно вернуться домой? Мимо шли женщины — много женщин, но ни одна из них ни трезвым взглядом, ни выхолощенной мужской походкой не могла бы сейчас заинтересовать Карлоса. Он вспомнил, как ходил по улицам раньше — приглядываясь и принюхиваясь, — горько усмехнулся и, не останавливаясь, закурил. Но и вкус, и запах сигареты почему-то только возвращали вязкое прилипчивое воспоминание. Светилась она, как же! Корова толстая! Карлос бросил сигарету и с наслаждением придавил её подошвой, прижигая колышущееся тело асфальта.