“Он меня током пытал!” — снова завопил Женечка Питовранов, так и не сумев перелезть через Судоплатова.
Адвокат смотрел на меня с неподдельным интересом.
“Лукич! Лукич! — бесновались маршалы на балконе. — Вива, Лукич! Лукич — да, янки — нет!”
Мне стало неудобно.
“Не пытал я током никого, — сознался я адвокату, — и Судоплатову никаких приказов не отдавал. Клевещут от страха.”
“Знаем, знаем, — тонко улыбнулся адвокат, — мой клиент под присягой дал показания…”
Тут уж я не выдержал, вскочил, да как заору. А голос у меня командный, и в зале ещё какая-то особая акустика. Так получилось у меня — прямо глас Божий!
“Женя! — ору я Питовранову, — как же я мог тебя током пытать, когда вся Лубянка по твоей вине была обесточена? Ты забыл, за что тебя, мудака, посадили тогда? Когда мы все по твоей вине сидели с керосиновыми лампами и свечками? Я тебе мог только в задницу горящую свечу засунуть!”
Адвокат схватил меня за рукав и стал тянуть обратно на стул, шепча:
“Не опровергайте, Василий Лукич! Не разочаровывайте балкон. На балконе сидит будущее мировою рабочего движения.”
Я опустился на стул и сказал адвокату:
“Пусть учатся работать без электричества. А то наделают дел похлеще Питовранова.”
Как ни странно, но после моего краткого, хотя, возможно, и излишне эмоционального выступления с места, в зале наступила тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями Судоплатова, на котором сидел тяжело дышавший Питовранов. Кому-то удалось смыться из зала, поскольку вдруг образовалось много свободных мест.
“Вы испугались Лукича, товагищи? — задал утихшей аудитории вопрос выступавший. — Нет, товагищи! Вы испугались не Лукича. Уж кто-кто, а я знаю, что Лукича не надо бояться! Вы испугались не Лукича, а перспективы вытащить, извините, из “кубышек” хранимые там ценности, включая золотые коронки и пхотезы, вырванные из подследственных прямо на допхосе, сдать их в банк и начать цивилизованный обхаз жизни. Ведь так, товагищи?”
“Он меня лампой керосиновой жёг,” — прошептал Питовранов, теряя сознание.
“Сегодня уже рано, — подвёл итог выступающий, — или уже поздно, что одно и то же.”
Захватив листки с конспектом своего выступления, оратор направился на своё место в президиуме.
Только тогда я заметил, что на нём форма бригадного генерала армии США времён Второй мировой войны со знаками различия капеллана.
Я пытался подсчитать, когда же он успел дослужиться до бригадного, но сбился и только подумал, что действительно здесь все генералы, кроме меня и, наверное, адвоката.
“Вы тоже генерал?" — поинтересовался я у него.
Со смесью величавости и снисходительности он кивнул головой: