— Но это другая история, — продолжает Василий Лукич. — А что касается Мюллера, то вот так он и пропал бесследно. А Борман выкрутился. Партаппаратчики — они где хошь выкрутятся. Вот такие дела…
— А с Гитлером-то чего стало? Вы говорили, что он в Кунцево-4 сидел, — открыв рот, я ждал ответа.
— Да не сидел он там, а просто жил, — поправляет меня Василий Лукич. — Машина у него была, в Москву ездил, когда хотел. Ну, наблюдали за ним, конечно. Чтобы, скажем, митинг где-нибудь не собрал. Или с мавзолея что-нибудь орать не начал. Но он тихий был. Больше на даче сидел, пейзажики рисовал. Природа-то там — роскошь. Подмосковье! — Василий Лукич зажмуривается от удовольствия (его дача тоже недалеко от Кунцево). — Рисовал очень даже неплохо, я тебе скажу. С бабой своей — блондинка такая, не помню, как звали, — в театры ездили. В Большой чаще всего. Оперы любил очень. С ним вся его команда была: и Кепка-шофёр, и Гюнше-адьютант, и Монк-телохранитель. Хорошие ребята, верные. Они до самой его смерти при нём сидели. Он умер в пятьдесят шестом от инфаркта. Сколько ему было? Лет шестьдесят семь — шестьдесят восемь. Но переживал сильно. Когда план рухнул, Сталин его ни разу после войны не принял. Хотя слухи были, что в сорок девятом, на семидесятилетие, Сталин с ним встречался. И, говорят, беседовали спокойно. Ну, не вышло — ничего не поделаешь. Сам-то Гитлер ни в чём виноват не был. Свою часть плана выполнил. Кто мог подумать, что так всё дело обернётся.
— Что за дело у них было? — спросил я, как обычно, уже не в силах уследить за ходом мыслей Василия Лукича и ничего толком не понимая. — Какой план у них рухнул? Что это за план?
— О-о! — Василий Лукич даже закрыл глаза от нахлынувших воспоминаний. — План был грандиозный! Во имя этого плана всё наше поколение трудилось и костьми легло. Мы в этот план сто миллионов человеческих жизней вложили. И получилось бы, если бы японцы-говнюки нам всё не испортили…
У Василия Лукича даже желваки на скулах заходили при воспоминании о “говнюках-японцах”.
— Японцы-то тут при чём, Василий Лукич? — почти завопил я, приходя в отчаяние от сознания собственной тупости.
— А при том, — жёстко ответил Василий Лукич, — что сами они толком ничего не могут делать полезного, а напакостить другим — это всегда, пожалуйста! Ну, кто их просил на американцев нападать? Зачем это им понадобилось? Умирать буду — не пойму. Или кто-нибудь заплатил? Но кто тогда?
Не знаю, ко мне ли обращался с вопросами Василий Лукич, но я молчал.
— Понимаешь, — всё более распаляясь, говорил Василий Лукич, — план вчерне был составлен ещё в конце тридцать девятого, а доработан детально в начале сорок первого. Японцы, конечно, в него посвящены не были, но считалось, что они будут в Китае и в Индии своими делами заниматься и никак помешать не смогут. А они, здрасьте, пожалуйста, на Соединённые Штаты напали! Мы-то вначале тоже не поняли всего значения этого события, а когда дошло — уже поздно было. У них в сорок первом, когда японцы их, а скорее они японцев, в Пирл-Харборе подловили, и армии-то, считай, не было. Так, смехота одна — в ковбойских шляпах, с винчестерами. А в сорок пятом? Как чудо какое! Пятнадцать миллионов с лучшими в мире авиацией и флотом, да ещё с атомной бомбой. Они нас на Эльбе остановили и не дали осуществить всё задуманное. У Сталина припадок был. Он даже Гитлера стал подозревать не он ли специально своих физиков в Америку заслал, чтобы те бомбу сделали и сорвали Великий план. У Гитлера в Кунцево целая комиссия работала. Эксперты. Всё проверяли, перепроверяли, но выводы были однозначные: всю войну он честно себя вёл. Генералов своих в узде держал крепко. Гудериана вовремя остановил, Паулюса под Сталинградом подставил, Манштейна — под Харьковом, Курскую дугу организовал. Но Америку проморгал, как и мы. А не напади эти придурки на американцев тогда в сорок первом, всё бы получилось, я тебя уверяю. Всё бы, как в песне: “И от Японии до Англии сияла б Родина моя”.