— А нельзя ли, мальчики, сделать так, — лысый заискивающе посмотрел на Дика, почему‑то, видимо, считая его старшим, — чтобы эти гниды, — он хихикнул раза два, указав вниз на сидевших, обессиленных от смеха, заключенных, — поколотили сами себя?
Фрэнк кашлянул, что‑то переменил в настройке генератора, поменял тип излучаемых альфа‑волн.
Заключенные снова, как по команде, как послушные электронные игрушки, тут же повскакивали, насупились, захрипели ругательства, уставившись злобно друг на друга. А потом сцепились как те дворовые собаки. И крик, визг был такой же. Кто‑то рвал ногтями кому‑то лицо, кто‑то кусал зубами за нос, кто‑то повалил более слабого соперника и уже лупил его головой о бетон, превращая ее во что‑то красное. Запахло мочой, кровью, фекалиями.
Дик не выдержал, попросил Фрэнка прекратить этот сеанс издевательства. Но тот его не слушал. Он щерился, водил излучателем по осужденным. Потом, насладившись зрелищем, выпрямился, отставил одну ногу в сторону, задрав подбородок, сложив руки чуть ниже живота, изображая какого‑то вождя прошлых времен, не то Маленького корсиканца, не то Бесноватого баварца, не то Диктаторского горца. Его туповатое лощадиное лицо выражало сейчас власть, силу, кичливость; в то же самое время оно не было лишено и более простых эмоций, было счастливым и самодовольным, как у кобеля морда после очередной случки.
Вынув портсигар. Дик достал сигарету, прикурил от золотой зажигалки. Начальник тюрьмы даже зацокал языком, увидев такие дорогие вещички в руках у Дика.
— Вот так мы их и усмиряем, — похвастался он, фыркнув голоском кастрата. — Да, с этими подонками иначе‑то и нельзя, мистер Ричардсон. Их бы давно пора всех передушить, чтобы и не воняли!
— А как же перевоспитание, гуманизм?
— Что? — переспросил лысый. — Здесь не детский садик, уважаемый мистер Ричардсон. — У нас свой метод воспитания.
Дик вертел в руках зажигалку, посоветовал Фрэнку закончить проверку биогенератора. Фрэнк сплюнул вниз, во двор, отвернулся от окна и выключил ГСД.
Тяжело дыша, заключенные медленно поднимались с земли, отходили как‑то боком, спинами к бетонному забору, прижались к нему. Что произошло с ними недавно, откуда выплеснулась эта звериная ненависть к своему ближнему, вряд ли они сейчас осознавали. Посреди двора так и осталось лежать неподвижно пятеро несчастных, безжизненных, с изуродованными лицами, залитыми кровью.
— Кхе‑кхе!.. Мистер Ричардсон, — начал робко, игриво робко, начальник тюрьмы, — нужно как‑то сообщить прессе, что заключенные подняли в моей тюрьме восстание, а то знаете… как у нас строго насчет этого. — Он вытер грязноватым платочком вспотевшую красную лысину, высморкался. — Ты ее, мистер Ричардсон, эту мразь, этих ублюдков, этот шлак нашего процветающего общества, этих желтых, черных, эмигрантишков и прочих кругликов и пальцем не тронь. Даже и не знаю, и как я теперь и выкручусь. И как я выкручусь…