— Синьор Ричардсон, вам передает привет профессор Хименс! — выкрикнул Паоло, продолжая внимательно следить за Диком, за его руками. — Он говорил еще, что ваш отец посадил новое дерево на могиле вашей матери! — снова прокричал тот, что был одет в белый костюм, наблюдая за реакцией бандита.
Дик криво улыбнулся, сделал еще несколько шагов к итальянцу, зашатался. Тот подхватил его, помог доковылять до уже выруливающего на дорогу рефрижератора.
* * *
Приятно покачивало, убаюкивало, монотонно работал двигатель. В кабине было не так жарко, чуть слышно посвистывал кондиционер. И его клонило в сон, но этот тип, этот кретин в белом костюме, не давал ему спать, он то и дело больно толкал его кулаками под бок. Потом подал Дику бутылку пива, какой‑то сверток. Там были манные лепешки, нарезанный тонкими ломтиками белый хлеб, пахучий и вкусный, его любимый, тонкие ломтики ветчины. И он, как голодный зверь, набросился на еду, стараясь запихать в рот как можно больше всего, будто кто‑то все это отберет сейчас. И этот «кто‑то» тут же и нашелся. Опять этот вырядившийся как на свадьбу кретин начал отнимать у него хлеб, ветчину.
— Так нельзя, синьор Ричардсон! Нельзя! Нужно тщательно пережевывать пищу! У вас может возникнуть заворот кишок! А мы должны доставить вас живым!
Вот падла, как говорил мой отец, привязался! Как же, о моем здоровье беспокоится! И пожрать не даст спокойно. И где это профессор их раздобыл? Никак из компании Чезаро эти ублюдки!.. Ну, не так сильно, Ричардсон! Они же спасли тебя! Или, по крайней мере, пытаются это сделать… Пытаются!..
Крутивший баранку плешивый мафиози косился на Дика, зажатого между ними, тоже толкал локтем под бок. И это его нервировало, но после выпитого пива, после того, как он перекусил лепешками, глаза начали сами собой слипаться.
Сквозь дремоту он слышал какой‑то бессвязный разговор этих двух мафиози, но ничто его уже не волновало, ни их слова, ни эти небольшие неудобства. Главное — он выбрался из‑под силового колпака, выбрался из того зеленого ада, выбрался в знакомый и привычный мир, выбрался к людям, к цивилизации.
— А что будет с нашей певичкой? — прогундосил кто‑то слева над ухом.
— Она медик. Ее наняли всего лишь на день, а заплатили почти за целый год. И она ничего не знает. Скажет: «Меня насильно заставили петь и продавать пиво», — вот и все оправдание. Да и знает она мало. Ничего не знает.
— Поэт приказал ее оставить?
— Да. Полицию нужно уважать, сказал он. И им нужно оставлять некоторые улики, а не то и обидеться могут. Да и скучно работать без вот таких маленьких улик. Так он сказал. Но мне кажется, он еще побаивался за свою скрипку, как бы я ее не потерял здесь. А так она ему передаст в целости и сохранности.