Пьер держал на ладони обшитый потертым от времени бархатом небольшой футляр, который только что лежал на столе рядом с фотографией Пьеро. Он протянул футляр Ларри.
— Если я не ошибаюсь, брошь в форме сердца, лежащая внутри, принадлежала одной из твоих знаменитых прапрапрабабушек. Во всяком случае, по преданию, эту брошь подарил ей английский король, когда она со своим будущим супругом явилась получить королевское пожалование в Виргинии. Эта брошь передавалась от одного поколения к другому, пока не попала к твоей бабушке. И та, проявив неслыханную щедрость, подарила эту брошь не собственной дочери, а моей невесте. Теперь мне хотелось бы подарить ее Луизе, а не Джанине — уверен, что моя бедняжка жена согласилась бы со мной, иначе я просто не сделал бы этого. Кто знает? Может быть, это будет той самой частичкой счастья, и в один прекрасный день твоя невеста наденет эту брошь, приехав в Синди Лу — в то самое место, которому и принадлежала эта драгоценность много десятилетий.
Пьер оказался прав: его мать, племянница и ее муж прибыли в Монтерегард через три дня.
Первой появилась маркиза, поскольку член кабинета министров был вынужден задержаться в Париже из-за какой-то неотложной встречи, и маркизе не захотелось дожидаться его отъезда из столицы, подобно супруге, делавшей это весьма неохотно. Как только маркиза обосновалась в замке в своих апартаментах, всегда готовых к ее приезду, несмотря на то, что они случались крайне редко, она послала за сыном и разразилась тирадой, которая по мере ее произнесения становилась все более гневной, в то время как Пьер выслушивал мать с необыкновенным бесстрастием, всегда приводившим ее в бешенство. После того, как маркизе показалось, что ей больше уже нечего сказать сыну, она потребовала к себе Ларри и, тщательно проинспектировав молодого человека через лорнет, словно перед нею находилось нечто странное и омерзительное, начала бомбардировать его вопросами:
— Так, значит, вы — сын Кэри Винсент?
— Да, мадам.
— И всю свою жизнь вы прожили в моем красивом старинном доме?
— Нет, не всю жизнь. Родился я не там. Мне было почти полгода от роду, когда умерли мои родители. С тех пор я и жил там с дедушкой, если не считать полутора лет, проведенных в армии.
— Не хотите ли вы сказать, молодой человек, что ваш дед все еще жив?
— Да, мадам, и я весьма благодарен Господу, что могу вам сказать: он жив.
— Должно быть, сейчас он ужасно дряхлый старик?
— Ему за восемьдесят, но он отнюдь не дряхлый старик. Он все еще верхом объезжает плантации, причем ежедневно, — во всяком случае, он делал это перед тем, как я был направлен в военный лагерь осенью семнадцатого года. И в своих письмах он сообщал, что не прекращает этого занятия.