Я вдруг замечаю, что возле калитки стоит почтальон и машет голубоватым листочком. Я догадываюсь, что это телеграмма, бегу к калитке, расписываюсь в тетради у почтальона и читаю на телеграфном бланке фамилию дяди Семена. Ему.
В этот миг я слышу дикий, испуганный мамин крик:
— Сема! Сема!
Я оборачиваюсь. Мама, в ужасе прижав руки к щекам, стоит на крыльце, а в двух шагах от нее, подняв, друг на друга топоры, стоят дядя Семен и Филатыч.
Я всовываю телеграмму в карман и бегу к ним. Еще издали я слышу голос дяди Семена:
— ...Ты думал, на интеллигента напал?! Ты думал, я драться не умею?!
— Кулак! — громко хрипит Филатыч. — Кулак чертов!
Я выбиваю у дяди Семена топор. Он хватается за свою ушибленную руку и удивленно смотрит на меня. Я поднимаю топор, отдаю его маме и уже спокойно отбираю топор у Филатыча... Он отдает его неохотно, но все-таки отдает. И ворчит:
— Порубить хотел... Все, что сделал, порубить хотел...Рази для такого кулака стоит работать?..
Я обнимаю Филатыча за плечи, увожу его в сторону и уговариваю:
— Не горячитесь, Филатыч!.. Погодите маленько... Скоро вернется с работы тетя Оля... Она расплатится...
Филатыч недоверчиво, исподлобья смотрит на меня и произносит:
— Ну, ладно! Зайду позднее...
И, ссутулившись, идет к калитке.
Я смотрю на его понурую фигуру, и мне становится невыносимо жалко этого старика. И хотя я знаю, что дядя Семен болен, что он отдал этому несчастному дому в Малаховке почти всю жизнь, мне почему-то совсем не жалко его. Я чувствую, что сейчас мне будет просто противно на него смотреть, противно жить в его доме.
Я долго стою возле крыльца и думаю. Мне жалко маму. Она могла бы прожить здесь еще целых четыре дня. Но в конце концов есть вещи более важные. Жить здесь больше нельзя. Противно. И приезжать сюда больше незачем.
Я вхожу в дом и решительно говорю маме:
— Собирай вещи! Мы уезжаем в Москву!
— Почему?
Неужели она не понимает? Я удивленно гляжу на маму. Она же всегда понимала такие вещи...
Видимо, взгляд у меня очень выразительный, потому что мама молча начинает собираться. Я тоже молча укладываю свой чемодан и вдруг вспоминаю, что в кармане у меня телеграмма дяде Семену. Я вынимаю ее и стучу в закрытую дверь спальни, куда ушел дядя Семен.
— Дядя Семен, тебе телеграмма.
Из спальни не доносится ни звука.
Входить туда мне не хочется. Я кладу телеграмму на туалетный столик, так, чтобы она сразу была заметна, и снова говорю закрытой двери спальни:
— Я положил ее возле зеркала.
А потом снова укладываю свой чемодан.
Через полчаса мы с мамой выходим, даже не простившись с дядей Семеном, и уже на улице, в десяти шагах от калитки, встречаем тетю Олю. Она недоуменно смотрит на нас и растерянно опускает на землю сумки.