«Черное пиво, что находится в погребе, ты либо пошли сюда, либо распорядись им иначе, поскольку оно замерзнет. Красное вино и любое другое, по твоему выбору, поручи Брислеру погрузить для отправки… а также двести мер сыра и все масло, которое можно собрать… Следует отправить телегу, сани и одно седло, находящееся у доктора, и пилу. Они будут нам весьма полезны… Попроси Брислера привезти мне тридцать — сорок дюжин яиц… я была бы весьма рада получить шесть бушелей солода…»
Брислер возвратился в Брейнтри к своей жене, но не смог найти работу за плату, равную той, что предлагала Абигейл, — двести долларов в год при полном содержании. Поэтому он возвращался в Нью-Йорк с Эстер и ребенком.
Джон и Абигейл глубоко заблуждались относительно характера восстаний во Франции. По мере того как приходили сообщения от надежных наблюдателей, становилось ясным, что не за горами свержение существующего режима. К августу 1789 года третье сословие, состоявшее из среднего класса, торговцев и ремесленников, вынудило аристократию и духовенство отказаться от освященных временем привилегий. Людовику XVI, хотя и остававшемуся королем, пришлось признать, что правящая сила в стране — французский народ, требовавший во всех городах и провинциях избрания национального собрания. Крепостное право было отменено, налоги должны «выплачиваться каждым отдельным лицом в королевстве в соответствии с доходами». Имели место насильственные акты, сжигались пункты сбора пошлин, таможенные посты; крестьяне уничтожали документы феодалов, иногда они расправлялись с сопротивлявшимися землевладельцами и скашивали их поля. Бродячие банды восставших вступали в схватки с национальной гвардией. Но как только была принята Декларация прав человека и гражданина, подчинившая всех французов одним и тем же законам и открывшая доступ ко всем профессиям, в стране установился мир. Была составлена новая конституция, которую был вынужден принять Людовик XVI.
Американцы ликовали. Франция стала для них собратом по свободе. На пути в Париж Абигейл своими глазами видела ужасающую нищету крестьян; она ощутила глухую стену человеческой ненависти, когда король Людовик XVI со свитой ехал в собор Парижской Богоматери вознести хвалу по поводу рождения наследника. Абигейл плохо понимала французский, и у нее были ограниченные контакты с французами. Разумеется, ее дружба с маркизой Лафайет не наводила на мысль о неминуемости мятежа.
Однако Джон провел почти десять лет во Франции, он бегло говорил по-французски, у него были друзья среди аристократов, священников, военных. Он часто беседовал на философские темы, обсуждал труды Дидро, Д’Аламбера, Вольтера, Руссо. Знал ли он, что назревает революция?