Кампания ВФЦ в ее части «Франция» протекает, впрочем, сразу во многих направлениях. С одной стороны, настаивают на архаичности, пороках, всеобщем дряхлении, на них показывают пальцем, и следует признать, что картина вырисовывается довольно непривлекательная. С другой — поощряют и побуждают к тому, чтобы все продолжалось в том же духе и проявлялось еще отчетливее, дабы феномен стал еще более очевиден и тем более достоин осуждения. ВФЦ тайком субсидирует всякого рода протестные организации и (еще больше, разумеется) их, зачастую довольно жестокие, средства агитационной пропаганды. Следует разоблачать, следует раздражать. Следует негодовать, следует заботиться. Слева от меня все, что волнуется, жаждет, пылает и поглощено саморазрушением; справа — все, что сопротивляется, критикует, сдерживает, взывает к гуманизму. С того самого момента, как проект приобретает коллективный статус, — милости просим, некий Лежан может обожать свое семейство или же быть законченным тираном, не важно. Одна и та же финансовая группа (этап на пути к вершине под названием «Леймарше-Финансье») может одновременно публиковать и романы, пропитанные розовой водичкой и отличающиеся безукоризненной моралью, и истерические манифесты, призывающие к бурным выступлениям. Например:
«Мы больше не можем продолжать нести свои книги, как безукоризненной формы яйца, в тиши кабинетов-бункеров, спасающих нас от бомб, эпидемий, природных катаклизмов и средств массовой информации. Мы боевые радары, сейсмографы, чутко прислушивающиеся к ближайшим толчкам, и более того, вне всякого сомнения, отныне сами наши книги надлежит рассматривать, как бомбы, катаклизмы, вирусы, и точно так же, вне всякого сомнения, отныне нам надлежит раз и навсегда взять на себя роль Зорро, ту самую роль, в которой милосердные души, пропитанные идеями гуманизма, хотят видеть нас так давно, а еще, без сомнения, надлежит смириться, независимо от душевного состояния, с первоначальным предназначением искусства, выступить против человека и, в свою очередь, без сомнения, надлежит стать террористами».
Конечно, поначалу пробирает дрожь. Но довольно быстро успокаиваешься, замечая, что автор бросил быстрый взгляд на Центральную: надлежит повторяется здесь четыре раза. В самом деле, надлежит — это меньшее, что может быть сказано.
Или еще:
«Наши мозги — синхротроны в ожидании какой-нибудь зрелищной коллизии, откуда бьет пучок частиц и проецируется на экран нашего сознания, бомбардируемого информацией».
Или еще похлеще:
«Мы решили не дожидаться присуждения нам Нобелевской премии, чтобы начать объясняться при помощи динамита. И если говорить уж совсем искренне, то мы, скорее, нацелены на премию Оппенгеймера. Науки, технологии, геополитика, криминальная социологии, психопатология, религиозные феномены, реклама, сексуальные проблемы, нам не чужда никакая область человеческой деятельности… Наше искусство, если от него еще хоть что-то осталось, должно породниться с молекулярной биохимией, которая расшифровывает и соединяет гены, необходимые для создания окончательного Франкенштейна, иными словами, мы должны поместить литературу, и вообще Мир, на стол для анатомического препарирования, в трубку нашего ускорителя частиц, и безотлагательно приступать к эксперименту, начав с внимательного изучения нанесенного таким образом ущерба».