Лавров тоже подался было за ним, но Кельгрен почтительно, тихим голосом обратился к инженеру:
— Разрешите доложить — обождите, пожалуйста. Народ грубый.
И Лавров отошел в сторонку, чувствуя себя, в сущности, совершенно лишним даже тут, на месте своей работы. Не ново, но всегда странно было ему это ощущение своей непричастности ко всему, что совершается в жизни, словно ему однажды перебило хребет и он раз навсегда потерял всякую способность двигаться.
Кельгрен знал умирающего парня. Он знал даже, что тот женат и что у него недавно родился ребенок. Девочка, кажется. У мастера уже давно создалась привычка узнавать о каждом рабочем как можно больше — его нельзя было упрекнуть в отсутствии интереса к тем людям, которыми он призван был руководить.
— Разойдись! — командовал он строго. — Кто дела не знает, с каждым так будет. А вы, — он ткнул коротким пальцем в двух рабочих, что стояли рядом, — несите к фельдшеру. Живо!
Но, несмотря на этот окрик, не все отошли. Кое-кто остался, непослушно и упрямо. Кельгрен был человек опытный. Он угрюмо, из-под нависших бровей, поглядел на непокорных.
— Что на войне, что тут — одна беда, — говорил Каширин, громадного роста парень с багровой, обваренной паром щекой. — Дадут жинке трешку, а то и рупь — и дохни с голоду. Долго ли на трешку проживешь?
— А ты помалкивай, — спокойно посоветовал Кельгрен. Он очень редко раздражался. — Что дадут — это не наше с тобой дело. На это хозяева есть.
И вдруг услышал:
— Вот сволочь! Холуй хозяйский!
Он оглянулся и спросил тихо и яростно:
— Кто это сказал?
Но никто не ответил.
Парня уже понесли. Рабочие возвращались к своим станкам.
— На оборону работаем, — промолвил Кельгрен угрожающе. — У нас таких делов быть не должно. Военный завод. Кто сказал?
Опять никто не откликнулся.
Уборщица с вечно подоткнутым и вечно грязным подолом подтирала пол с таким равнодушием, словно кто-то тут квас пролил. Ритмический шум прокатных станов возобновился.
Кельгрен стоял, приземистый, смуглый, сумрачный, оглядывая молчаливо, работавших людей.
Он стремился всегда выполнять порученную ему работу честно и добросовестно. Так поступали его отец, его дед, его прадед — так поступал и он. Он внимательно и с любовью обучал каждого новичка и каждому старался объяснить, что надо думать только о своем деле и делать его как можно лучше — тогда будет удача в жизни. Сейчас он был искренне обижен и огорчен. Разве ему самому не жалко этого глупого раззяву? Да он сегодня же навестит его семью, на похороны пойдет и, может быть, чем-нибудь даже поможет. Ведь малый ребенок остался! Но дело тут ни при чем. Работа должна продолжаться.