Зимним днем 1914 года на углу Конюшенной улицы и Невского проспекта Борис Лавров встретил Николая Жукова, которого не видел с лета. Жуков был уже в солдатской форме. Борис бросился к нему.
— Вот видите, вы пошли в армию, я же говорил. Здравствуйте, вы узнали меня? Борис Лавров… как раз я тут живу, на Конюшенной.
Николай ответил хмуро:
— Помню.
— Я тоже иду на войну. Я подал заявление…
— А чего вам? Отвоюем за вас.
— Почему за меня? За всех. Все же, весь народ…
— В офицеры, значит?
— Нет, я хочу как можно скорее, а в офицеры — это училище, это долго, я хочу сразу, побыстрей, а то вдруг война кончится, и как же тогда? Даже неловко. Меня уже допустили к ускоренному выпуску, в январе. Значит, вы тоже сами пошли?
Николай ответил:
— Иду с маршевой, дали погулять день. — Он посмотрел себе на ноги и усмехнулся: — Сапоги — картонные, развалятся на первом походе. В гвардейском бы купить, да солдатам туда нельзя…
Николай, вынув деньги из кармана, перебирал их в пальцах.
— Почему же нельзя? — удивился Борис. — Как же так?
— Вот что, — не отвечая на вопрос Бориса, сказал Николай, — берите деньги. Купите мне сапоги, сорок первый номер. А я подожду.
Борис взял деньги и посмотрел на солдата с недоумением.
— Пойдемте вместе, — предложил он.
Николай ответил сдержанно:
— Вам сказано — солдатам туда нельзя, магазин офицерский. Понятно? Согласны купить? Или нет? Нет, так отдавайте деньги, найду кого попросить.
— Да нет, я сейчас…
Не прошло и десяти минут, как Борис вынес Николаю новенькие сапоги. Николай тряхнул ими, постучал пальцами по подошвам, поблагодарил, попрощался и пошел. Борис догнал его.
— Николай Дмитриевич, но почему вы… Что у вас случилось? Ведь сейчас такое время, все решительно, весь народ…
Николай остановился, оглядел его с головы до ног.
— Не поймете, — сказал он. — Судьба у нас разная.
И зашагал прочь, уже не оглядываясь.
Борис смотрел ему вслед до тех пор, пока Николай не повернул за угол. «Что с ним такое? Какой-то он все-таки недружелюбный». Но Борис недолго думал о Николае Жукове. В конце концов он, как и Жуков, шел на фронт, и ему не терпелось поскорей сдать выпускные экзамены.
Дома его особенно не отговаривали. Мать сказала что-то очень неестественное:
— Как гражданка, я горжусь и отпускаю, но как мать — я испытываю горе.
Брат, как всегда, стал длинно философствовать:
— Боря — обыкновенный, нормальный человек, и это его счастье. По крайней мере он будет просто где-нибудь служить, женится…
В его словах звучало, как всегда, презрение к обыкновенному, нормальному Боре. Сам Юрий считался в семье будущей знаменитостью.