Это случилось, как только мы сели в автобус и двинулись дальше. Пан Цюра заговорил:
— Вы не сердитесь на меня, пан Курчак, я не могу не сказать вам, что слыхал о вас и много хорошего, а то, что вы ершисты, так это у вас какая-то фронда завелась, вы из тех людей, которые всегда против всех и, чтобы им ни сказали, тут же возражают. Это от нигилизма, оттого, что вы от одной веры отошли, а к другой не пристали. Вот вас и каламутит. И национальную политику москалей вы хвалите все из-за той же фронды. А я вам тихо скажу слова, с которыми вы в душе все же согласны: москали не меняются, какую политику они вели сотни лет тому назад, такую ведут и по сию пору; кто бы у них не приходил к власти — царь, Керенский, Деникин, меньшевики, большевики — политика к другим нациям всегда оставалась одна и та же: закабалять и угнетать!
— Пан Цюра, помолчите, пожалуйста, давайте лучше полюбуемся пейзажем, от него отдыхают глаза.
— Простите, простите, — угодливо проговорил наш настырный спутник и замолчал.
Мы остановились в центре Гамильтона. Тут же перед нами выросла симпатичная девушка-экскурсовод и стала заученно рассказывать о достопримечательностях города, о строительстве городской ратуши, о том, что в Гамильтоне семь больниц, двести пятьдесят церквей: итальянских, чешских, польских, украинских и других, а итальянцев в Гамильтоне больше, чем на острове Корсика. Здесь семьдесят две общины разных национальностей.
— И каждая живет своей национальной жизнью, — не утерпел и подсказал ей стоявший рядом с нами пан Цюра. — Никто не навязывает им ни своего языка, ни своей культуры, никто их не угнетает.
— Да, да, — согласно закивала экскурсовод, а пан Цюра многозначительно посмотрел на меня.
— В 1883 году, — говорила экскурсовод, — великий купец Джордж Гамильтон купил 300 акров земли, говорят, буквально за центы, поделил их на части, чтобы продать по дешевке бедным военным поселенцам под строительство домов.
— Станет купец продавать по дешевке, — скептически заметил я.
Пан Цюра услышал мои слова и согласился со мной:
— Конечно не станет, по три шкуры, наверное, драл. — И сразу же перевел разговор на другое. — А московские купцы с завоеванными народами разве не то же проделывали?
Я бросил на пана Цюру сердитый взгляд, но он сделал вид, что не заметил, и продолжал:
— А попробовали бы вы восстать, освободиться от их насильной опеки! Тот, кто пытался это сделать, познал самые нечеловеческие страдания, какие только когда-нибудь испытали люди нашей грешной земли. Я могу вам назвать все их преступления за двести-триста лет.