— Они не могли уехать, — уверенно сказал я.
— Тогда надо бы дать запрос в муниципалитетную регистратуру беженцев, — посоветовал священник, — запишите мне их данные.
Я поблагодарил священника за неожиданную помощь и участие и сел за столик записать данные, а он тем временем все так же осторожно продолжал:
— Две недели тому назад после заутрени, когда прихожане уже выходили из церкви, начался налет и неподалеку упала бомба. Часть людей хлынула обратно в церковь, а более двух десятков были убиты и ранены. Поэтому советую вам сходить в соседний госпиталь.
Я молча кивнул и вышел.
В госпитале среди раненых их не оказалось. Значит, убиты? На этот вопрос мне никто не мог ответить; священник сказал, что в регистрационных списках их нет.
— Может, не регистрировались?
— И такое могло быть, — ответил священник. — Война…
— А вы не могли бы мне описать их подробнее? — спросил я.
— Пожалуйста.
Я слушал его и все больше убеждался, что это были Галя и Тарас. Мое убеждение окрепло, когда он вспомнил, что женщина разговаривала с сыном то ли по-украински, то ли по-польски…
Целый день я бродил по Вене; моросил мерзкий дождь, все вокруг было серым и неуютным. Черно было и у меня на душе, но где-то все же теплилась надежда: если нет нигде следов их смерти — значит, они живы? О, как бы жил человек, если бы не было у него надежды?
Потом я еще не раз приезжал в Вену. Удалось найти следы старого Дзяйло; оказывается, они пробыли в Австрии недолго и двинули дальше на Запад. Может, и Галя с ними? Вряд ли… Дзяйлы боялись наказания, Галю же могли преследовать из-за меня только у нас на Волыни. Да и едва ли она нарушила б данное слово о встрече в церкви святой Варвары. Во время своих наездов в Вену я бродил по окраинным улочкам и по людному центру, заглядывал на биржу труда, обошел все места, где скапливались беженцы, — моих нигде не было. Так и покатило меня дальше в безвестность.
Путь мой в эту безвестность, на чужбину был связан с нашей дивизией, от которой после Югославии почти ничего не осталось. Командование маневрировало, изо всех сил стремилось попасть на территорию, занятую англичанами, оправдываясь тем, что, дескать, дивизия с самого начала воевала только на восточном фронте против большевиков, а не на западном, противоитальянском. Мне кажется, что в конечном счете только это и спасло нас. Но в те дни в спасение еще верилось с трудом. Надежда то появлялась, то угасала. Мне удалось записать и сохранить несколько высказываний того времени.
— Все политики Запада трусливо заплясали под кремлевскую дудочку Сталина, — говорил один из подстаршин, бывший студент университета, считавший себя больше политиком, чем военым. — Особенно удивляет меня Великобритания и такая видная фигура в свободном мире, как Черчиль. Как он мог на Ялтинской конференции согласиться на требование Сталина выдать Советам всех, кто родился на территории СССР! Величайшая глупость. Кажется, по довольно похожему на этот поводу французский дипломат Талейран на Венском конгрессе в 1815 году сказал: «Это нечто худшее, чем преступление, ибо это глупость».