Девушка не спросила ничего, лишь брови взволнованно сошлись на переносице и взгляд стал умоляющим.
- Не знаю, - сказал Лаптев. - Шансов на успех очень мало.
Он прошел в отведенную для него комнату, лег. Но уснуть не удавалось.
Надежды на удачный исход почти нет. Лаптев обманул больную: он не делал таких операции и даже не слышал, чтобы этим мог похвастаться кто-либо другой. Однако в нем вспыхнуло неимоверное упрямство, всегда возникающее в минуты единоборства со смертью.
И только когда больную положили на операционный стол, доцента охватило сомнение в целесообразности затеянного.
Очень уж чужое, непривычное все вокруг. Раздражала нестандартность оборудования операционной, неудачное расположение люстры над столом. Беспокоила хирургическая сестра: она привыкла ассистировать Сатиапалу, и трудно надеяться, что молчаливый жест или даже взгляд другого хирурга прикажут ей сделать то или иное. И, наконец, самое тяжелое - присутствие в операционной посторонних.
Да, Сатиапал для Лаптева сейчас не хирург и не родственник больной, а нежелательный зритель, которого, к сожалению, невозможно попросить уйти. В белом халате, маске, шапочке, он стоит посреди комнаты, подняв вверх руки в стерильных перчатках, - будто капитулируя перед жестоким врагом или вымаливая у богов чуда. И хоть это - обычная поза хирурга перед операцией, она раздражает Лаптева: профессор Сатиапал, избежав борьбы за жизнь, теперь будет стоять над душой, как грозный и пристрастный судия.
"Не следовало браться за операцию при таких обстоятельствах и в таком настроении! - озабоченно думает доцент, и сам сознает, что думать так сейчас нельзя, ибо малейшая капля сомнения действует на мозг, как яд, расшатывает силу воли. Не нужно было браться… Но еще не поздно отказаться…"
Только нет - поздно! Хирургическая сестра склонилась над больной. Капля за каплей падает на марлевую маску эфир. А больная шепчет по-русски:
- …восемьдесят семь… восемьдесят восемь… Иван, сегодня первый день Азарха. Ты помнишь, Иван?..- И снова однообразное: - восемьдесят девять… девяносто… девя… но… сто…
Все. Больная уснула. Ее губы зашевелились, и с них слетело еще одно, едва слышное, слово:
- Андрюша!
Лаптев вздрогнул; откуда она узнала, как его зовут? Ведь он никому в этом доме не сказал своего имени!.. Но задумываться некогда. Он сделал шаг вперед и протянул правую руку. То ли хирургическая сестра очень поспешила, то ли он сам не рассчитал расстояния, но стерильный пинцет выскользнул из пальцев и звякнул о кафельный пол.
- Ч-черт! - негромко выругался доцент.