Зачистка (Соловьев) - страница 26

— Владислав Николаевич сказал, чтобы мы прямо сейчас отправлялись к нему в Тверь.

— Мы?

— Да, он сказал: приезжайте вдвоем и немедленно. Я спросил, может быть, жену взять? Он так засмеялся, что стало ясно — про мою супружницу он понимает больше, чем я. Нет, говорит, у нас будет мужской разговор.

— Вот все бросить и прямо сейчас поехать в Тверь? Юр, ты в своем уме?

— Даня, я тебя очень прошу…

Через несколько часов мы уже стояли у обшарпанного подъезда какого-то из многочисленных панельных памятников победившей архитектурной безвкусице, совершенно неотличимого от своих соседей.

Скромная двухкомнатная квартира на третьем этаже. Совершенно обычная, со стандартной обстановкой, неотличимая от миллионов других квартир — за исключением бесчисленного множества иконок в углу большой комнаты. Их так много, что под ними не видно обоев. Шпалерная развеска — так это называется на языке музейщиков и галеристов. Перед иконами — письменный стол и два стула. Рабочее место молельщика.

На столе бумажки, ручки, православные календарики. На дальнем правом углу стопка религиозных книг в твердых переплетах, на левом — какие-то брошюрки, тоже религиозные. Видно, что В.Н. читает всю эту литературу постоянно и помногу. Кое-где корешки уже поистрепались и перехвачены скотчем.

Хозяин встретил нас сам. Помню, именно тогда я и подумал, что он похож на отставного офицера. То ли выправка, то ли стрижка, то ли что-то в рисунке движения… Не всегда получается вот так запросто взять и разложить свое впечатление по полочкам.

— Проходи, проходи. Садись по левую руку. Я начну молиться, и ты глаза закрой и тоже молись. Тебя как зовут?

— Юрий. Но я еврей…

— И что? Ты молись. Как там у вас? Шма Исраэль знаешь? Вот и читай. Я когда закончу, ты посиди, глаза сами откроются. А потом уже поговорим.

Мой знакомый — парень ироничный и умный. Но когда молитва закончилась, он еще минут десять просидел с закрытыми глазами. Наконец Юра громко выдохнул, открыл глаза и повернулся ко мне. Все его лицо было в слезах.

— Ну что, мил человек, отошел? На тебе сглаз был. На смерть. Вот со слезами вся грязь и вышла. Но ты в синагогу сходи и там еще помолись. Хорошенько. И что там у вас полагается, сделай. Цдаку дай. Хорошее дело. А теперь давай посмотрим на тебя, кто твою семью со света сжить хочет. Ты просто сиди тихонько, а я поработаю.

Владислав Николаевич приступил к какому-то странному действу. Сидя на своем стуле, он хаотично раскачивался, словно язычок пламени горящей свечи, вздымал руки к иконам, задавал вопросы бесконечной неразборчивой скороговоркой и, судя по всему, получал ответы, так как тут же начинал что-то быстро писать на листе бумаги остро отточенным карандашом. Все это скорее походило на шаманство — только бубна не хватало.