И в жизни государыня следовала правилам, достойным удивления и подражания.
Из дневника императрицы Александры Федоровны:
«Мне немного требовалось, чтобы быть довольной: раз я могла быть с моим мужем, мне не нужно было ни празднеств, ни развлечения; я любила жизнь тихую и однообразную, даже уединенную; по моим вкусам я любила простоту».
Не мог бы и Пушкин написать тех слов признания в любви к царице (в дневнике — для себя, не для публики, и тут уж никто не смог бы обвинить поэта в придворной лести или проявлении верноподданнических чувств), если бы не испытал вдруг такого восторженного состояния!
В той же дневниковой записи поэт передает и любопытный разговор, что произошел между ним и императрицей:
«Царица подошла ко мне смеясь: Нет, это беспримерно!.. Я ломала себе голову, стараясь узнать, что за Пушкин будет мне представлен. Оказывается, это вы! Как поживает ваша жена? Ее тетушка[10] горит нетерпением увидеть ее в добром здравии — дочь ее сердца, ее приемную дочь… (фр.)»».
Странно, что Ее Величеству пришлось «ломать себе голову» (хотя у Александра Сергеевича были однофамильцы, в их числе и Мусины-Пушкины) — ведь Пушкин был хорошо знаком ей, знала она и многие его произведения, наизусть выучила отрывки из «Цыган» — и все это благодаря Василию Жуковскому и Петру Плетневу, учителям ее детей и близким приятелям поэта.
Но не менее удивительно то, с каким живым интересом и как подробно в тот вечер расспрашивала императрица Пушкина о его жене — о Натали.
Александр Сергеевич с супругой был в числе гостей, приглашенных на праздник в Петергоф первого июля 1835 года — императрица отмечала свой день рождения.
Была ли Александра Федоровна поклонницей пушкинского гения?
Русская императрица, не ведая того, оставила свой след в пушкиноведении. Каждая строка из ее скупых дневниковых записей, вобравшая в себя отзвуки тех споров, кривотолков и сплетен, чем был напоен воздух в великосветских салонах и дворцовых залах в январе 1837-го, необычайно емка и эмоциональна.
Вот дневниковые записи императрицы, сделанные ею в трагические январские дни:
«27 января. Мне Н.[11] сказал о дуэли между Пушкиным и Дантесом, бросило в дрожь».
«28 января… Разговор с Бенкендорфом, целиком за Дантеса, который вел себя как благородный рыцарь, Пушкин как грубый мужик».
«29 января… Выехали на прогулку. Загряжская, Пушкин еще жив…»
А вот строки ее письма графине Бобринской, написанные в те же тревожные дни: «О Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом. Один ранен, другой умирает… Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до 3 часов, мне все равно представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, одна — жена убийцы другого. Это ужасно, это самый страшный из современных романов. Пушкин вел себя непростительно…»