Попробуй прийти ко мне с этими тетрадями в начале двадцать первого века, если они все еще будут у тебя.
Моррис наблюдает сзади, как Энди едва ковыляет, сжимает кулаки и думает: «В тот день ты вел себя, как девчонка. Горячая маленькая девственница, которую ты посадил к себе в машину, а она все приговаривает: так, милый, так, так, я так тебя люблю, — это пока ты не задираешь ей юбку. После этого она сжимает колени так, что может тебе кости переломать, и начинает: нет, о нет, отпусти меня, за кого ты меня принимаешь?»
«Тебе можно было бы быть хоть немного дипломатичнее, — полагает Моррис. — Немного дипломатии могло бы спасти все эти потерянные годы. Но ты считал себя выше этого, не так ли? Тебя даже не хватило на что-то вроде молодец, парень, потому что для этого нужно мужество. Все, что я услышал, было: не пытайся на меня ничего переложить».
Его давний приятель движет свои стопы в дорогих ботинках к «Жаме тужур», где его постоянно растущую задницу скорее всего взасос начнет целовать метрдотель. Моррис переводит взгляд на бублик и думает, что его надо доесть — или по крайней мере соскрести зубами сыр, — но его желудок слишком сильно сжат, чтобы принять его. Вместо этого он пойдет в МАК и проведет день в попытках навести хоть какой-то порядок в их перевернутой с ног на голову электронной файловой системе. Он знает, что ему не стоит возвращаться сюда, на Лейсмейкер-лейн, которая уже даже не улица, а что-то вроде дорогого открытого мола, куда запрещен въезд автомобилям, — и знает, что в следующий вторник, вероятно, снова будет сидеть на этой самой скамейке. И во вторник еще через неделю. Если только не получит записные книжки. Это разрушит чары. Тогда давнего приятеля можно будет выбросить из головы.
Он встает и бросает баранку в ближайшую урну. Смотрит на «Жаме тужур» и шепчет: «Ты ничтожество, старик. Настоящее. И я бы с удовольствием …»
Но нет.
Нет.
Важны только записные книжки, и если Чак Роберсон поможет, он завтра вечером отправится за ними. А Чак поможет. Он слишком обязан Моррису. И Моррис имеет право потребовать этот долг вернуть. Он знает, что стоит подождать дольше, пока Эллис Мак Фарланд не убедится окончательно, что Моррис — абсолютно добропорядочный гражданин, и не направит свое внимание на что-то другое. Но эта тяга к сундуку и тому, что в нем хранится, — ей никак невозможно сопротивляться. Моррису бы очень хотелось отблагодарить этого тучного сукиного сына, который натаптывает себе рожу изысканной едой, но месть не столь важна, как четвертый роман о Джимми Голде. Возможно, есть еще и пятый! Моррис знает, что это маловероятно, но такую возможность нельзя отрицать. В тех записных книжках многое было. Очень много. Он идет к автобусной остановке, бросив недобрый взгляд на «Жаме тужур» и подумав: «Ты не узнаешь, как тебе повезло. Давний приятель».